Там, где растет синий

Это нерациональное видоизменение среды привело к тому, что люди захотели свободы от этих загромождений, захотели пространств пустых, захотели воздуха, существа и бога. И тогда они стали распространять дыры, потому что каждая дыра являлась маленьким шажком к возвращению туда, в гармоничный просторный мир (в каждой дыре бог сидеть мог, в конце концов).

Люди знали, что чёрная дыра – область пространства, в которой гравитационное притяжение настолько сильно, что ни вещество, ни излучение не могут эту область покинуть. Они надеялись обрести бессмертие, создав единую чёрную дыру, но настолько увлеклись актом дыропроизводства, что не смогли воскопироваться, так как деторождение также считалось актом загромождения…

Тут экскурсовод как-то расстроился, что ли, приуныл, то ли потому, что пространство словами захломил, то ли вспомнил что, но потом он взял себя в руки и вернулся к теме:

– Чёрная дыра не сразу таковой стала, сначала это был обычный агрегат – вроде тех, что используют для производства облачности, но вскоре результат эксперимента начал сам собой распоряжаться.

На стене появился новый фильм: улицы городов, движение, машины-машины, и тут что-то такое приключилось, что-то непонятное с первого взгляда – экран начал разрастаться, Вади Рам почувствовал, как его рот снова распахивается и подумал, что это всё-таки какой-то рефлекс, потому что это же необычно совсем, чтобы рот сам собой распахивался, без команды. Остальные люди вжались в стену, кто-то закрыл глаза, и он тоже закрыл, только не глаза, а рот, потому что выяснилось, что вся подушка мокрая от слюны, и он в кровати, конечно, но там не утро, там ночь везде вокруг.

– Вряд ли сон, – подумал он.

Вади Рам подтянул одеяло и только хотел перелечь на другой бок, как его ошеломило (волна дошла), поразило до самой глубины.

– Меня никто не любит, я никого не люблю! Это и есть дыра – моё одиночество.

…Сэвен выпал из маара – человеческой истории – и уткнулся в стенку лицом, кусая себе губы до крови. Теперь он понял природу своей пустоты и давил себе грудь что есть силы, надеясь вытащить эту пустоту, хоть кровью, но заполнить. Это его третий самый главный страх вскрылся – боязнь одиночества… Так часто бывает – беда и хаос как знак перед встречей с чем-то действительно важным.

ШИ Совмещение резкости

Птица надрывается четвёртым именем земли: «си-дих, си-дих», а он смотрит через глаза на погоду, он видит мир, как эйфорию, подобную той, что возникает в отдаленнейших глубинах кожи. Бело-синий воздух сверху, а внизу голубой, короны мигают из скал, а вверху дискотека на солнце.

Сэвен в это утро проснулся в магическом настроении, энергично поучаствовал в мадругаде, выпил корневина три кружки, сделал дыхательное упражнение, потрепал БомБома по редким волосам, и они пошли на прогулку. Правда, по дороге хамернап куда-то исчез, и Сэвен продолжал путешествие один; он шёл по камням, озирался вокруг, дразнил тукана туканом, подгонял бабочек, а вокруг него плавно нарастал момент, готовился к своему воплощению.

В нём созревало предчувствие; ведомый им, он погружался в мякоть особого дня, когда всё может остановиться в один миг, так остановиться, что ты почувствуешь сразу эту загадочную длительность жизни, в миру – абсолют.

Такое сложно было пропустить, как сложно пропустить собственное рождение: рано или поздно ты понимаешь, что открыл глаза и фиксируешь собой всё происходящее, тут сложно ошибиться – ты родился. Так же и теперь – момент не перепутать ни с чем (конечно, на большой земле он постоянно перепутывал, но здесь вот случилось – и как отрезало).

Покинув лес, Сэвен шёл по берегу, вот так совершенно привычным шагом шёл и никакие обряды не заказывал, шёл себе, шёл, и всё бы как всегда, но тут что-то метнулось, что-то скрипнуло вовне. Что-то где-то сцепилось, что-то перевернулось, прокрутилось, проросло. И тут он встретил Ши.

Он не увидел никого, просто почувствовал, что сейчас начнётся и вправду. Вдруг в воздухе возникло такое уплотение, вдруг задребезжали растения, как слова на стеблях, выругался в голове гром – и из-за дерева появилась половина целого, которая вполне походила бы на целое, если бы не была половиной. Впрочем, Сэвен не отрицал возможности искажения приёма через себя, поэтому поспешил обращаться с существом этим в точности, как с любым другим, и ничем не намекать, что оно в приятном смысле незавершённое.

– Эй, простите уж! – только это он и сумел выжать из себя, чтобы не расплескать потрясение.