Там, где растет синий

Остров-клочок, страна, сбитая с толку, напуганная своими же призраками – сколько таких стран, теперь и Паредем была в этом дефектном списке как главный носитель вируса утраты смысла. Вокруг витали мертворождённые мысли, из ртов выпадали чужие тайны, рвались нити повествований, сохла и распадалась на ядовитый смог трава истории – даже катуши, такие надёжные с виду, не помогли.

Броны ещё сильнее надломились: потеряли природную вертикаль, росли вкривь и ходили боком и под углом к земле, как прохожие, напоминали тех людей, которых видел сеньор Ромб на своих диагональных улицах, только эти были ещё кривее, а если пытались выпрямиться, то либо смещались, либо падали, но чаще падали, так как их явственно начала тянуть к земле случайная мысль, непродуманная, которая ныне главенствовала над всем. Броны шатались, как глухие язычки на колоколах, – не давали ни звука, ни примера, но были подвешены в некой тонной, тупой реальности, вспыхнувшей театрально под псевдонимом Паредем.

Этот остров-клочок, эта страна перестала быть храмом идей, она стала вроде некой заброшенной коморки старого психиатра, в которой хранилась память об эмоциях существ, то есть мёртвые слепки, покрытые таким толстым сплошным слоем пыли, что за ним уже не виден был замысел.

Если на большой земле сезоны свалялись, революции обесценились и люди перестали мечтать по-настоящему, то тут было и того хуже: общие запасы мыслительной энергии постепенно иссякли, фантазии обмякли, энтузиазм выветрился, и броны воландались, как фекалии в пруду, в своих искажённых телах по страшным руинам всеобщего разума.

Вот брон открывается-закрывается, вот брон кое-как стоит. Брон смотрит на косматую звезду, которая висит над островом, как самая модная иллюзия, висит и ни на что не влияет. Брон смотрит из своей диагонали и видит вокруг не мыслительную образность, он видит искажённый, полуперевёрнутый мир, и тут бы хорошо как-то это обыграть, но всем не до игр: столько усилий требуется просто для того, чтобы устоять на ногах.

Те, кто справлялись с диагональю, ещё пытались мыслить, общаться, они собирались там на картонных скамейках, они картавили и карпели, многократно превосходя себя, сидели там с напряжёнными коленями, воспитывали доброту, переименовывали предметы и заставляли себя прослушивать песни цикад. Но и их формат восприятия постепенно искривлялся под влиянием общего фона, помех стало немерено, такое ощущение витало, что в мире остались только помехи, а где-то между ними, как смысл между строк, барахталась хиленько истина.

Каждый брон мог предложить свою версию выхода из несчастий, но все эти версии были очень далеки от истинного положения дел, тут даже проверять не надо было, степень наивности в этих предположениях была недопустимой. Броны не только утрачивали своё тончайшее чутьё на истину и шедевр, они расставались постепенно со своим уникальным, мощным и живым броновским интеллектом.

И Паредем вместе с ними стремительно теряла форму. Она мучилась обратными схватками, не рождала себя, но скукоживалась нервно от нездоровой воды, от бронов, утративших приметы мысли во взгляде, потерявших мотивы радости. Дома больше не дышали утренними сквозняками, но были бесстыдно дырявы, стволы перестали подчиняться общей идее созидания и поползли каждый в свою сторону, отчего жилища стали похожи на раскорёженные бесформенные наросты на холмах.

Этого и так довольно было бы, но ко всему прочему добавилась ещё одна беда: на бронов стало нападать зло. Это было не лечебное зло, но гадкое и прямое. Зло разрослось и пролезло в характеры бронов, проникло в клетки их тел и стало участвовать в самом процессе оплодотворения изобретателя мыслью. Природные микробесы, беспокойные, наползающие друг на друга, – как те самые народы и языки, что приживались на землях по стечению обстоятельств, сейчас вывалились из всех щелей и стали атаковать – через насекомых или бессонницами, путаницей. Все традиции поотмирали в один момент, дошло до того, что кто-то открыл в Паредем магазин светлячков, взяли общих светлячков, рассовали в банки и меняли по десятку на искусственные праздники (процедуры в косметических облаках, постановочную дружбу; дегустацию человеческой еды), хотя это было прямое предательство всех броновских принципов.

Зло ворвалось в Паредем и не собиралось сдавать свои позиции. Вот брон стоит, и как будто у него что-то подкатывает к нёбу, и в какой-то момент он не выдерживает, выходит из череды событий, выходит из себя и раскидывает слюну по окружающим: оскорбления, упреки, унижения. Изо рта выскакивают мельчайшие капельки злобы и падают на других бронов, оседают кислотными пятнами на них. Он забирает дыхание и с максимальным напором по стандарту грандиозных мерзавцев выкидывает из себя это раздражение, швыряет в лицо любому, кто рядом прошёл.