Там, где шумят михайловские рощи

— Ах, ваше величество, — не без ехидства отвечал бы Пушкин,— зачем упоминать об этой детской оде? Лучше бы вы прочли хоть третью и шестую песнь „Руслана и Людмилы“, ежели не всю поэму, или первую часть „Кавказского пленника“, „Бахчисарайский фонтан“. „Онегин“ печатается: буду иметь честь отправить два экземпляра в библиотеку вашего величества к Ивану Андреевичу Крылову, и если ваше величество найдёте время…

— Помилуйте, Александр Сергеевич. Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай. Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?

Пушкин отвечал. Но царь не унимался. Он спросил:

— Но вы же и афей? Вот что уж никуда не годится.

— Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление?..»

Кончался «Разговор» словами царя:

«…Тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму Ермак или Кучум, разными размерами с рифмами».

Шутки шутками, но Пушкин прекрасно понимал — официальные пути к освобождению ему заказаны, на царскую милость рассчитывать не приходится, а он жаждал свободы. «Михайловское душно мне», — писал он Жуковскому.

Чтобы вырваться на волю, Пушкин задумал побег. Когда в ноябре 1824 года Лев Сергеевич уезжал из Михайловского, старший брат поручил ему купить среди прочих нужных вещей чемодан, дорожную чернильницу, дорожную лампу. Братья договорились, что Лев приготовит в Петербурге всё для тайного отъезда Александра в Италию или Францию.

Лев Сергеевич уехал. Пушкин был печален, встревожен. Он вынужден бежать. Что ждёт его? Мысль о том, что его голос «умолкнет… под небом дальним», «угаснет в чуждой стране», была мучительно-грустной. Ведь все его помыслы принадлежали России. Он прощался с родиной, с тихим Михайловским, с братом.

Простите, сумрачные сени,
Где дни мои текли в тиши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивых души. —
Мой брат, в опасный день разлуки
Все думы сердца — о тебе.
В последний раз сожмём же руки
И покоримся мы судьбе.
Благослови побег поэта…

С нетерпением ждал Пушкин вестей от брата. Вскоре он узнал, что друзья — Жуковский, Плетнёв, Вяземский — не одобрили рискованных планов и что Лев ничего не стал предпринимать.

В то время в Тригорское наезжал на каникулы старший сын Прасковьи Александровны Осиповой — Алексей Вульф. Он учился в Дерптском университете, жил в городе Дерпте (Тарту). Оттуда рукой было подать до Германии.

Если бы с помощью Вульфа добраться до Дерпта… Новые планы захватили Пушкина.

Давно б на Дерптскую дорогу
Я вышел утренней порой
И к благосклонному порогу
Понёс тяжёлый посох мой…

Узнав, что замыслил Пушкин, Вульф загорелся. Разве плох, например, такой проект — он, Вульф, выхлопочет для себя заграничный паспорт, а Пушкина увезёт с собою под видом крепостного слуги. Обсуждали, мечтали. Но отъезд не состоялся.

И тут Пушкин вспомнил: ведь у него аневризм — расширение вен на обеих ногах. Попытка не пытка: вдруг царь разрешит ему уехать лечиться в Петербург, Москву или в чужие края?

«Я умоляю ваше величество разрешить мне поехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишён всякой помощи».

Письмо написано, отправлено. Но на царя надежды плохи. Не дожидаясь ответа, Пушкин вместе с Вульфом разработал ещё один план побега.

План заключался в следующем. В Дерпте жил друг и свойственник Жуковского — профессор хирургии И. Ф. Мойер. Известный врач, человек уважаемый, почтенный, он имел влияние на начальника Прибалтийского края маркиза Паулуччи. Если Мойер попросит, чтобы к нему прислали Пушкина как интересного и опасного больного, начальство не откажет. А из Дерпта нетрудно уехать за границу. С безнадёжного больного спрос невелик. Так мыслили заговорщики. Уговорить Мойера должен был Вульф. Перед его отъездом в Дерпт учредили условную переписку. Вульф будто бы брал у Пушкина коляску. В случае согласия Мойера он должен был сообщить, что высылает коляску обратно в Псков. В случае неудачи — что задерживает коляску у себя в Дерпте. На том и порешили.

Они не предполагали, что история с коляской и Мойером примет совсем неожиданный оборот и закончится трагикомически.

Случилось так, что Жуковский, ничего не подозревая о тайных планах Пушкина и обеспокоенный его здоровьем, упросил Мойера поехать в Михайловское, осмотреть больного и, если понадобится, сделать операцию на месте.

Мойер согласился. Родители Пушкина дали распоряжение — отправить за профессором коляску. И вот из Пскова в Дерпт покатила не мифическая, а самая настоящая коляска.