Там, в гостях

Дабы отпраздновать передышку, я заказал шампанского, просто ради удовольствия позволив себе некоторую экстравагантность. Мы сильно захмелели, а Э. М. совсем развеселился и стал отпускать глупые шуточки. Его глупость прекрасна, потому что выражает любовь, к тому же это оборотная сторона его страстных тревог по поводу происходящего. Другой вид глупости – похабные, несмешные барные истории, безрадостные ужимки, балаган – выражает злость и ехидство; оборотная сторона бездушности и наплевательства. Сейчас нам как никогда нужна глупость Э. М. Мы черпаем в ней смелость. Другая глупость удручает и лишает меня сил быстрее самых мрачных пророчеств.

Э. М. вернулся к себе в деревню на вечернем поезде, а я, желая поддержать праздничное настроение, отправился на квартиру к Б., где мы вместе поужинали. С моего последнего визита появилось большое зеркало в спальне. Мы выпили виски, а потом занялись сексом – перед этим самым зеркалом. «Прямо как актеры в порнофильме, – прозвучал комментарий от Б. – Только намного привлекательней».

Однако в том, как мы занимались любовью, чувствовалось нечто трагичное и отчаянное; мы словно нагими бились насмерть. Мы оба воспылали гневом – возможно, от того, что оказались в ловушке сентября 1938-го, – и выплеснули его друг на друга. Пропало ощущение невинной забавы, как тогда, в старые добрые деньки в Германии, но именно поэтому во мне проснулась свирепая страсть. Мы с Б. отдались друг другу без остатка, без толики сантиментов, словно животные. Именно то, чего хотелось. Никак не то, что было с Г.

Прямо сейчас я чувствую себя шикарно. Э. М. и Б. собрали меня заново. Так или иначе, я продолжу работу над книгой о Китае. А еще снова начну делать зарядку. Впервые за год.

26 сентября. Чехи не приняли условий Гитлера. Рузвельт телеграфировал в Берлин, призывая умерить пыл, но обратит ли Гитлер внимание? Сегодня вечером он снова выступит с речью. Вот теперь-то, говорят люди, мы узнаем, что у него на уме. Неужели? Я то же самое слышу последние пять лет.

И как можно было раньше считать себя несчастным? Вспомнишь нытье из-за проблем в личной жизни и думаешь: вот же больная голова, позер. Как мог я не радоваться миру, которому ничто не угрожает? Не радоваться каждому моменту жизни в раю без новостей?

Думаю, есть еще в мире места, где это возможно. Если даже начнется война, то там ее почти и не заметишь. Вот только туда сейчас не убежишь. Бежать – затея бессмысленная. В каком-то смысле мы тут все сумасшедшие – кризис стал нашим безумием, – и если побежишь в страну, где все еще царят рассудок и веселье, то невольно прихватишь помешательство с собой. Нет, я-то останусь. Останусь, даже если мне разрешат бежать и еще денег дадут. Правда, заключу с судьбой сделку: если каким-то чудом мы выйдем из кризиса без войны, я вернусь в Америку. Надолго. Если не навсегда. Стану жить с В., забуду свое безумие и предков, попробую исцелить рассудок. Стоит задуматься о жизни с В. в Нью-Йорке, и я начинаю бормотать: «Новый мир…» Я мельком видел его прошлым летом. Его я хочу создать для нас обоих.

Если…

Ситуация ухудшилась, однако мой дух по-прежнему крепок. Сегодня я написал целых восемь страниц и дважды проделал комплекс упражнений! Заглядывала Дороти: ей очень плохо из-за Вальдемара. Я не пытался поднять ей настроение, но у меня ей вроде стало лучше. Видимо, заразилась моей бодростью. Да не ослабнет же это чувство!

Дороти и впрямь была подавлена. Им с Вальдемаром пришлось перебраться в убогий маленький отель недалеко от вокзала Паддингтон. Дороти выяснила, что Вальдемар спит с Перл, у которой они жили. «Это все, конечно, не серьезно, – добавила Дороти. – Просто мы больше не могли у нее оставаться. Такие вещи создают невыносимые ситуации, особенно в небольших квартирах».

– Такое случалось прежде?

– Боже мой, да, в Париже, несколько раз. Мы с Вальдемаром даже шутили над этим. Понимаешь, он ведь ужасно без ума от себя самого, бедный мой дружочек. Любая могла заманить его в постель лестным словом.

– Ну так и не о чем переживать, верно?

– И все же я переживаю, черт побери! Сама себе за это ненавистна и противна. Дело в моем кошмарном воспитании: буржуазный класс учит владеть людьми… О Кристофер! Я искренне пытаюсь пересилить себя, но ты не представляешь, как это трудно человеку вроде меня. И потом, другие женщины – они ведь из-за подобного становятся такими стервами. Вот Перл и стала. Ей бы только спать с Вальдемаром, как и любой другой женщине. Стоило обмолвиться, что я все знаю, она сперва пыталась врать, мол, не было ничего, а потом начала строить из себя благородную даму и встала в позу. Как будто совершила революционный поступок: освободила Вальдемара из лап реакционерской фашистки! Нет, правда, что за глупость – сказать такое мне в лицо! Убила бы. Тем не менее втайне я испытывала вину, словно Перл права… В Советском Союзе, возможно, все было бы иначе, там-то все друг другу товарищи и не грызутся. Не то что эти двое, только строят из себя коммунистов.

– Не думала уехать в Россию?