Там, в гостях

19 сентября. Позавчера утром мы вместе с доктором Фишем на его машине выехали в Манчестер. Я не хотел, но откладывать поездку больше было нельзя; Фиш неделями зазывал меня, прося показать «настоящую» Англию. Мол, деревня до Дерби не деревня вовсе, а так, недостроенный пригородный район: бензоколонки, кафе «Тюдор» и скот, который тут столь же неуместен, сколь и животные в зоопарке. Дальше – север: раскисшие поля, груды камней, сложенных в стены, и голые, тоскливые, похожие на женские груди холмы. Мы выбрали дорогу через Чепел-Бридж, потому что я хотел показать Фишу Холл. Какая муха меня укусила? Зачем вообще поехали к этому месту? Крыша пока держится, но само строение почти превратилось в руины: обои висят лоскутами, штукатурка потрескалась и отпадает; всюду сырость. Пахло холодом и разложением, а ушлые и улыбчивые смотрители, расположившиеся на кухне, до самого конца туристического сезона будут подавать чай и лакомства. О грязь и ужас старого больного дома! Как можно притворяться, делать вид, будто это романтично? Прошлое своей отвратительной когтистой лапой схватило меня за горло; до сих пор при мысли о его хватке бросает в дрожь. Я вроде и боролся, но сбросил ли ее? Когда мы уезжали, я чуть ли не в истерике распинался перед Фишем, дескать, что за маразм этот культ старины! И вообще, уеду в Америку, сменю родовое имя и забуду о корнях напрочь. Фиш, который происходил из очень бедной франкфуртской семьи, удивился и одновременно был заинтригован. У него собственные представления о романтике, и меня он видит декадентствующим аристократом в душе́.

Тем временем простуда, зачатки которой уже донимали меня, внезапно обострилась. Воспалились гланды. Заночевали мы уже в Манчестере, в похожем на могилу отеле, где всюду снежными наносами чернела сажа. Вчера вернулись домой. Бедняга Фиш, вылазка пропала! Я надулся и страдал, а он своей заботой довел меня чуть не до крика.

Наши министры встретились с Даладье[73], желая убедить французов предать Чехословакию.

22 сентября. Франко-британское предательство – как старая история. Все происходит столь стремительно, что вчерашняя газета – просто древнеегипетский папирус. Все в ужасе или изображают испуг; еще больше людей настроено воинственно. Однако все поголовно проклинают Чемберлена. После его встречи с Гитлером в Бад-Годесберге в народ пошла шутка: «Было плохо, а стало Бад-Годесберг». Риббентроп, говорят, перед началом переговоров посоветовал Гитлеру: «Говорите прямо и просите Прагу». И вот уже утверждают, будто бы заговорщики из Рейхсвера собирались арестовать Гитлера, если тот объявит войну. А у доктора Фиша новый девиз: «Назад к личной жизни». Европа потеряна, говорит он, не пройдет и двух лет, как в этой стране примут фашизм. Сам он намерен бежать в Южную Америку.

Однако в Праге сейчас новое правительство, ожидать можно чего угодно. Нацисты хотят захапать мир, и внезапно у них полно союзников: поляки, венгры, итальянцы. Они столь безрассудны, что война почти неминуема. А Чемберлен сегодня с Гитлером, и не знаешь, с чем он вернется.

24 сентября. Чемберлен просил Гитлера воздержаться на время переговоров от насилия, но тот не пожелал дать удовлетворительного ответа, и переговоры сорвались. Позднее сообщили о мобилизации в Чехии. Фиш по телефону сказал мне: «Война неизбежна. Дня через два-три Лондон будут бомбить». Ложась спать, я принял снотворное.

Обед с Э. М. так меня укрепил! Э. М. говорит, что опасается, как бы не свихнуться и не начать кидаться прочь от людей на улицах. Но уж он-то последний, кто сойдет с ума; его рассудок куда крепче, чем у любого из моих знакомых. А еще Э. М. невероятно, сверхчеловечески силен. Он не строит из себя чопорного стоика, не то что все мы, и потому не сломается. Он очень гибок, ни к чему себя не принуждает и делает то, что любит.

Хотя последнее утверждение попахивает христианским жаргоном, Э. М., разумеется, ни в одного бога не верит. Будь он религиозен, не был бы тогда Э. М. Должен признать, он не то что я, к Богу такой ненависти не питает. Вообще, в разговорах о вере очень умерен и открыт умом. И все же он – живой пример того, что поистине великий человек в грязи не пачкается.

Пока мы ели, к нам подошел управляющий рестораном и сообщил: по радио передали, будто Гитлер дал шесть дней на эвакуацию из Судетской области. Я сразу же обрадовался, как идиот: «Шесть дней! Это же просто чудо!» Нам всем как будто дали передышку на неопределенный срок. Время тянется так долго, что шесть дней – все равно что шесть месяцев.

Кризис – это заново открытое измерение. До сих пор мы как данность принимали то, что область между миром и войной мала, почти незаметна, зато сейчас видно, что нейтральная зона может быть очень широкой и тянуться до бесконечности.