Там, в гостях

Вчера на чай заходил Стивен Сэвидж. Его безграничное увлечение самим собой и собственными делами сердечными не может не вызывать сочувствия, он для меня – скала, за которую я цепляюсь посреди бушующего океана заголовков. Хочется быть с теми, кто думает не обо мне, а о себе. Я не хочу ни в чем участвовать, не хочу понимания. Вот и Стивен тоже. Он просто расписывает восхитительную сагу о себе любимом, а ты, если хочешь, – слушаешь. Проблемы у него сложнее некуда: обычный треугольник обернулся пятигранником. В один момент Стивен говорит: «Я чувствую лишь то, что приписывают мне друзья», а в следующий – разливается о вчерашних угрызениях совести, о том, как плакал целый час. Ему нельзя не верить – как нельзя и сдержать бешеного смеха. И вот он уже сам смеется вместе с тобой. Он как пронырливый мальчишка, такой ушлый. Ушлый Шелли. Хотя по части ушлости Шелли перещеголял бы любого из нас.

Позднее пришли две подруги Стивена. Одна из них как ни в чем не бывало принялась делиться планами поехать в следующем месяце в Тунис. Я уставился на нее как на буйнопомешанную: да как она смеет?! Меня охватил суеверный страх: вдруг демоны воздуха ее услышат! С другой стороны, почему бы и не планировать отдых, не устраивать свое счастье, даже в темнейшей тени катастрофы? Разве не это советует Э. М., когда говорит: «Живите так, как будто вы бессмертны»? Нет, это сказано не про нее. Ей тени-то увидеть ума недостает. Она откровенно глупа.

10 сентября. Передовицы, все как одна, сообщают, что мы на грани. Судеты с чехами продолжают переговоры, но Гитлер непреклонен. Я позвонил доктору Фишу, и он сказал: «Если прежде шансы на мир были пятьдесят на пятьдесят, то сейчас они тридцать на семьдесят».

13 сентября. Вчера стояла жара, однако угроза в речи Гитлера была как холодный душ. Утром мы со Стивеном отправились к Джону обсудить статью для журнала. Преждевременная седина придает Джону истинно благородный вид – хоть сейчас в министры, – особенно в этом его тихом просторном кабинете восемнадцатого века с видом на площадь. Мы втроем смеялись как безумные. Все из-за кризиса. Стивен сказал: «Герр Иссиву позвонил на Даунинг-стрит, в дом 10, и полчаса беседовал с премьер-министром. Их разговор описывается как продуктивный».

Желая скоротать время, я пошел постричься. В парикмахерской мерзкий, желтушного вида посетитель уверенно рассуждал о неизбежности войны, стараясь устрашить маникюрщицу. Его постигла неудача: она оказалась не из впечатлительных. Зато с ним согласился другой клиент: «Зачем читать газеты? Когда все начнется, нам сообщат. Прикажут – встанем под ружье». (Последнюю фразу он произнес с ноткой удовлетворения. Приказы – вот чего все в глубине души хотят.)

Затем я отправился в кинотеатр. Обычно просмотр фильма убивает мое чувство времени и места, однако вчера не сумел даже притупить его. Я пропитался ядом кризиса. В новостных хрониках не говорилось ничего о Гитлере или нацистах. Это что, такая политика? Нет уж, напоминайте мне о них ежеминутно. А то попрятали, до смерти перепуганные, головы в песок. Само кино нагоняло тоску, если не считать редких моментов, когда показывали счастливых людей: маленькая девочка смеялась без причины, толстяк наслаждался пивом. Увы, их радость казалась хрупкой. На глаза навернулись слезы, а стоило мне совсем расплакаться, и я замаскировал всхлипы кашлем.

Потом какой-то старик, сидевший позади меня, не то пьяный, не то полубезумный, забормотал себе под нос: «Ох, как сдохнуть охота! Ох, как же я болен! Жена ненавидит меня, говорит: “Так давай отравись. Или в кино сходи. Меня тошнит от тебя…” Ох, как жить не хочется…» Он так и продолжал; я наконец не выдержал и ушел. Остальные как будто его не слышали.

Пришлось пойти на ужин к тете Эдит, так что послушать выступление возможности не было. (Даже опустись тетя Э. до такой пошлости, как радиоприемник в доме, она вряд ли включила бы его. Никакой поддержки «одиозному человеку», как она называет Гитлера.) И пока мы перемывали косточки родным, я несчастным взглядом поглядывал на напольные часы и думал: «Сейчас он начал… а вот добрался до середины речи… а сейчас наверняка произнес то самое слово… если вообще собирался произносить его».