Там, в гостях

Зато моя сестра Виола… Она-то замужем и готовится родить ребенка, поэтому считает себя авторитетом в области Брака и Настоящей Любви. Ее супруг работает в Сомерсет-хаус: имеет дело с налогами на наследство, завещаниями и всяким таким прочим. И он, похоже, заодно с моей сестрицей… В общем, отводит меня Виола в сторонку и начинает: «В самом деле, Дороти, неужели ты его любишь? Это ведь у вас не серьезно?» Ее привело в гнев даже не то, что у нас с Вальдемаром недозволенная связь, а то, что мы можем пожениться! Какое оскорбление для Англии и института Брака! «О, Дороти, так нельзя, ты отсекаешь себя от всех нас!»

И еще мать… Я знать не знала, как для нее важен внешний вид. Да, могу показаться глупой, но я и правда этого не понимала. Спустя пару дней я выяснила, что она буквально оправдывается за Вальдемара перед соседями: он, дескать, беженец, и они с отцом сами уговорили меня пригласить его, чтобы он мог пожить у нас какое-то время, осмотреться и встать на ноги!

Потом завелась жена доктора. Она из этих проклятых межеумочных либералов. Вроде завсегдатаев левых книжных клубов. Якобы зашла на чай, а у самой глаза от любопытства из орбит вылезают. Как увидела Вальдемара, так сразу и насела на него. Не просто приняла за беженца – хотя явно раскусила какой-то подвох, не поверив рассказу моей матери, – но делала вид, будто считает его политическим активистом и борцом, чуть ли не членом антинацистского подполья. Все расспрашивала об организации КПГ после прихода к власти Гитлера, и чего добились гестаповцы на пути ее ликвидации, в каких городах она сильна, и какова вероятность, что на оружейных заводах начнутся забастовки. Вальдемар сперва просто не понимал, о чем она толкует, а потом объяснил ей это прямым текстом. Жена доктора тогда вскинула брови и взглянула на мать – всего на миг, но все сразу стало ясно… О боже, как мне хотелось ее придушить!

Но из-за чего у меня правда кровь кипела в жилах, так это из-за попыток Вальдемара всем понравиться. Бедняжечка. Из кожи вон лез, стараясь быть дружелюбным. У меня сердце кровью обливалось, а моя мать не уступала ни на дюйм! До самой смерти ее не прощу. Она не грубила Вальдемару, о нет, напротив, обращались с ним вполне вежливо… как с прислугой. Конечно, она моментально распознала в нем выходца из рабочего класса. У нее на такие вещи нюх. Вальдемар выдал бы себя, даже говори он только на немецком, который мать ничуточки не понимает. Она ни на секунду не забывала, что он из рабочего класса, а значит, прислуга. Прислугой он для нее и оставался, пусть даже она была вынуждена развлекать его как гостя. В ее глазах он никогда не поднимется выше.

Поначалу Вальдемар не понимал, что с ним творят. Однако потом, спустя несколько дней, когда все стало видно невооруженным глазом, подошел ко мне и таким грустным, таким милым голосом признался: «Знаешь, я, похоже, не нравлюсь твоей матери». Я почувствовала себя ужасно виноватой – за то, что не могла этого отрицать, и еще за то, что предвидела все с самого начала и не говорила ему… О Кристофер, он такой одинокий! Мне уже кажется, что между нами выросла стена.

Знаешь, что стало последней каплей? Мать развела нас с Вальдемаром по разным комнатам. Глупость вроде бы, но я этого никак не ожидала. Мать в своем репертуаре! В доме есть прислуга, о чем следовало помнить, но ведь это не повод переселять Вальдемара в старую классную комнату, как мы ее называем; она дальше всех от моей спальни. Чтобы добраться ко мне, нужно было пройти через весь дом, а потом еще подняться по лестнице… Вальдемар вроде и не возражал, для него это было игрой. Ему даже нравилось тайком пробираться ко мне, пока все спят, и мы еще шутили, дескать, надо бы потише, а сами шумели больше обычного и ухохатывались. Мне кажется, мать знала. В общем, худо-бедно мы справлялись, и самым трудным для меня было не заснуть потом, после занятий любовью, потому что Вальдемар всегда засыпал. И если бы я не успевала разбудить его, он так и спал бы в моей кровати до утреннего чая.

И вот, в предпоследнюю ночь… или же ночь была последняя? С тех пор столько всего произошло… В общем, кухарка вернулась в дом очень поздно, навестив сильно захворавшую сестру в Ипсвиче. Поднимается она, значит, на площадку второго этажа, по пути к себе в комнату на третьем, а из моей спальни выходит Вальдемар! Кухарка у нас, вообще-то милая, и я уверена, что она об этом ни словом не обмолвилась бы, но Вальдемар… Надо же было ему пожелать ей доброй ночи. Такой он человек! Тут-то моя мать, видно, и услышала его – она же глаз не сомкнет, пока кого-то из слуг нет в доме, – потому как пулей выскочила из своей комнаты. Она злобно, хоть и тихо, стараясь не устраивать сцен в присутствии кухарки, обратилась к Вальдемару: «Не кажется ли вам, что время лечь в постель и поспать?»