Там, впереди

Воскресный базар назавтра явил такое многолюдство, какого не припомнить, — по окрестным селам, четыре из которых концами так или иначе примыкали к станции, знали, что будет, комсомольцы не пожалели сил для зазывности. У многих, кто похитрее, был и свой расчет — где любопытство, там народ, а где народ, там и торг. Утренняя прохлада только отошла, а вокруг трибуны уже колыхалась и сдержанно гудела густая толпа — бородатые мужики в сапогах или лаптях, парни в поддевках для красы и сатиновых рубахах, девки в цветастых платках, бабы в паневах до пят. Безобидчиво толкались, гомонили, смеялись, лузгали семечки, чавкали солеными огурцами, которые по дешевке продавались из бочек тут же, дымили самосадом. И, словно жаркое дыхание, над мельтешением картузов, русых и черных чубов, валяных колпаков, полушалков и платков все гуще и ярче золотилась навесь тонкой пыли.

Священник в холстинковой ряске, поблескивая благолепной сединой бороды и длинных волос, прежде чем подойти к трибунке, обошел чуть не весь базар, чинно наклонял голову в ответ на низкие поклоны, кротким, усмиренным баском разговаривал со стариками — знал не только почти всех в лицо, но и что у кого делается в семье, спрашивал не наугад, советовал. В этом — во внимании к людям и ко всем, какие ни есть, делам их — была и главная сила церкви, и его сила. Комсомольцы, видя это, посмеивались: «Задабривает!» И зря посмеивались, по неразумию молодости — церковь-то на опыте тысячелетий знала, что ломиться прямо к разуму часто куда как накладно, через душу хоть и хлопотнее, да вернее.

В десять часов, окатив толпу угольным чадом и колесным лязгом, прошел пассажирский поезд, и тотчас на трибунку поднялся комсомольский докладчик. Говорил он горячо, хотя торопливо и сбивчиво, о том, сколько крови пролилось на земле от веры в бога, — и сжигали на кострах, и самосжигались, и устраивали резню, к примеру во время Варфоломеевской ночи или во имя аллаха, — о противоречиях в евангелии; рассказывал, ссылаясь на газеты, о жульнических чудесах, когда из глаз богоматери на иконах текли слезы, а оказывалось, что это хитрые монахи подводили воду из тайно поставленных железных баков. Толпа, затихшая, примолкшая, слушала с интересом — вроде того, как ребята в ночном мои пересказы «Вия» и «Сорочинской ярмарки». Вон какие любопытные дела бывали на свете! Священник, сцепив руки на груди и время от времени покручивая большими пальцами, стоял рядом с трибункой тоже молча, смиренно, не выказывая гнева. Затем, когда наступила его очередь, вознес на трибунку добротное тело, помолчал, пережидая шум, сказал негромко, что Варфоломеевскую ночь устроили не православные христиане, а католики, что мусульмане, которые верят в аллаха, нехристи, так что тут и говорить не о чем. Конечно, комсомольцы — люди молодые, могут всего не знать, но это ничего, повзрослеют, поучатся и все сами поймут. А что до прегрешений церковных, то дьявол, известно, от века строит козни роду человеческому, ничем не гнушается, может свою отвратную образину и монашеской рясой прикрыть.

— Сам я, миряне, читал в газетах о нечестивых жуликах, скорбел сердцем, возмущен духом, как вот и наши комсомольцы, которые тут об этом говорят. Силен бес, силен, а где веры шатание, там и подавно. Теперь же рассудите сами — если в селе вашем вор объявился, надобно ли все село воровским прозывать?

— Неправильна-а-а! — взвились голоса в толпе.

— На честных мужиков нехай поклеп не кладут!

— Ишь ты, нашлись какие…

— Так же и в святых делах, — удовлетворенно подытожил священник. — Кои же грешники соблазну поддались, сами да искупят грехи свои!

Комсомольцы уныло переглядывались — с историей ладно, люди возлюбопытствовали, пусть теперь переваривают в котелках своих, может, что и к пользе пойдет, а вот церковное жульничество, которое они считали своим козырным тузом, и на шестерку не потянуло. Расчет был на то, что священник станет отрицать, изворачиваться, тут его и можно ущемить, так он совсем другим манером оборотил — и признал, и объяснил, и к тому вывел, будто это в обиду мужикам. Вышло — собирались на горку прямиком, а пришлось с горки кувырком. Священник же, вдохновленный мирским ободрением, решил, что в самый раз время падающего толкнуть, оглядев комсомольцев у трибунки, вопросил, пустив бас погуще:

— Вот вы тут говорили, что вседержителя нет. Не укоряю в заблуждении и грехе, по младости простительным, но уповаю вместе с мирянами услышать — кто же создал землю и небеси?