Там за Гиндукушем

Увы, такое может случиться с каждым. Человеческтй фактор. Сбой в работе головного мозга. Слишком велики были в этот день перегрузки!

***

Сипай-грум, выполняя приказание своей госпожи леди Кунигунды Баррат, добрался до усадьбы за пятнадцать минут. Увы, в усадьбу попасть просто так не смог.

Прошли старые времена, когда вместо забора стоял с проломами, оплывший за сотню лет, глинобитный дувал, а ветхие деревянные ворота никогда днём не запирались. Теперь нужно было постучаться в калитку бронзовым молоточком бенаресского литья. На стук сначала лениво пришли белуджские бассары. Залегли. Один у ворот, другой у калитки. Через пару минут из вивария вышел белый сахиб – ассистент профессора. Джамшид-баба не показался.

Музаффар понял, соблюсти требование секретности не удастся. Придётся посвящать в интригу мистера Саймона. А как иначе пройти по двору в сад со своей тяжёлой ношей?! Чёрт бы взял этих белуджских волкодавов!

Оставил коня у калитки, затянув узлом его повод на ручке-кольце. Вошел. Торопливо зашептал на ухо Гагринскому, ставя его в известность о требовании своей госпожи. Как-никак, мистер – будущий родственник хозяйки, об этом все знали! Гагринский мало понимал речь Музаффара. Смесь инглиш и хинди! Но согласно кивал головой. Прошли в сад. Музаффар беспрестанно оглядывался. Никого. Вышли на полянку, заросшую разнотравьем. Посреди полянки большой гранитный валун. Гагринский вспомнил, под этим валуном жила Мать-Нагайна, убитая полковником Барратом.

Музаффар встал на колени. Положил на траву свою тяжёлую ношу. Знаками попросил Гагринского отвернуться.

Гагринскому тайны сипая были не интересны. Повернулся в сторону своего вивария. К нему подошли его бассары. Прилегли рядом. Минут через пять мистера Саймона грум-сипай Музаффар потянул за рукав.

Руки сипая были в земле и в зелени травы.

***

«Роллс-Ройс» с доктором Котович и Кунигундой Баррат был встречен Музаффаром на дороге в миле от усадьбы. Сипай качнул своим тюрбаном с металлическим значком унтер-офицера 23-го Пенджабского полка в сторону своей госпожи. Поехал следом.

Кунигунда поняла. Несколько успокоилась. Румянец снова окрасил её щёки. Кудашев повернул к ней голову. Уна улыбнулась. Её глаза снова обрели свой лукавый блеск.

– Джон, милый! Я должна тебе кое в чём признаться! Только дай слово, что не будешь меня бранить!

– Бранить? Не посмею!

Кунигунда окончательно осмелела.

Её рассказ о своём последнем приключении не занял бы и пятидесяти строк в колонке «Ньюс» лондонского «Таймс». Правда, комментарии к новостной информации могли бы занять целый подвал! Именно эта мысль и грела журналистку Уну Скотт.

Но не комментарий, а сама сущность акции, совершённой леди Кунигундой Баррат, могла уничтожить тот зыбкий мир, созданный Кудашевым в Исфахане для собственной весьма непростой миссии!

«Роллс-Ройс» не свернул с тракта к воротам усадьбы. Кудашев гнал машину ещё мили две, пока из-под серебряной фигурки «крылатого гения», венчавшего крышку  водяного радиатора, не ударил фонтан пара. К счастью, остановиться пришлось у придорожного родника, затенённого вековым платаном или чинаром, как зовут платан по всему Востоку.

Кудашев, не говоря ни слова, вышел из машины, достал из багажника ведро. С опаской отвернул горячую крышку радиатора.

Уна поняла, её Джонни не на шутку встревожен.

– Джон! Что с тобой? Я была уверена, ты поймёшь и сумеешь оценить мои действия. Германский план мобилизации – это же сенсация века. За него «Таймс» заплатит сотню тысяч фунтов! В десять раз увеличит свой тираж. Мои статьи пройдут по центральным полосам всех европейских газет. Даже в Американских Штататах, даже в Японии будут знать имя Уны Скотт! Это паблисити, Джон. Сеншейшен!

Кудашев залил в радиатор холодной воды, завернул крышку. Сел на своё место. Молча смотрел на Уну. На секунду появилось желание остудить журналистку «Таймс» ещё одним ведром холодной воды.

Сдержался. Дождался, пока не закончился поток её восторженных слов.

Привлёк Уну к себе. Долгим нежным и сильным поцелуем сковал ей рот. Потом сказал:

– Глупая, глупая, глупая маленькая беленькая козочка! Ты совсем не понимаешь, в какую чудовищную яму вовлекла всех нас! Ах, Уна, Уна! Помнишь, в поэме «Королева фей» у Эдмунда Спенсера? Ну, шестнадцатый век, английский поэт?..

– И что?

– А то, что в поэме красавица Уна олицетворяет «Истину».

– Знаю. И сопровождает Уну лев, олицетворяющий «Рассудок»! И что?

– А то, что было бы не плохо нам с тобой хоть немного походить на этих славных героев высокой поэзии!

– Что нам мешает?

– Низкая проза. Кража!

– Ты расцениваешь мой поступок так?