Там за Гиндукушем

Сердце Александра Георгиевича в кровь драли большие чёрные кошки.

Не было доброго настроения и у Музаффара, верного сипай-грума Кунигунды. Он не заблуждался, предполагая, что сытая жизнь его семьи без госпожи закончится очень быстро.

С этим грузом мыслей и ехали. И неизвестно, чей груз был тяжелее.

Чтобы попасть в немецкий посёлок, Исфахан нужно было пересечь с юга на север. Нормальной езды на второй скорости не более двадцати, двадцати пяти минут. Однако, попали в «пробку». Не в автомобильную, конечно. Исфахан – не Нью-Йорк. В менее опасную, но в более неприятную. Козьи стада с севера на юг, овечьи – в обратном направлении. Пыль, запах, шерсть, крики пастухов! Двадцать минут испытания. Однако, эта «пробка» дала возможность Кунигунде и Александру Георгиевичу переговорить без помех.

У хорошего журналиста, как у лингвиста, профессиональная память. Уна Скотт была хорошим журналистом. Журналистом «Таймс», а не какой-нибудь газетки в четверть листа типа «Челси Ньюс». Она пересказала предложение, сделанное ей фон Пенком, слово в слово.

С минуту оба молчали.

– Почему молчишь, Джон? Не веришь мне? – спросила Уна. – Мне не нужен ни сам Вольфганг, ни его бриллиант в шесть карат, ни его золотые горы, ни его имя!

– Молчу, не значит – не думаю! – ответил Кудашев. – Трудно поверить, но я предполагал многое из того, что Пенк подтвердил собственными словами. Виноват, сам себе не верил, сомневался в правильности собственных умозаключений. Давай так, сейчас смотрим, что случилось с этим несчастным мальчиком. Думаю, много времени это не займёт. Ничего по нашим делам не говорим, ничего не обсуждаем, в дискусии не вступаем, по всем поступающим предложениям берём на ответ тайм-аут! Тебя прошу особо: никаких активных действий. Постарайся успокоиться. Уверяю тебя, мы не тратили время даром, расследование продвинулось вперёд весьма успешно. На Пенка собран интересный материал, который может разрушить все его козни! Я располагаю необходимыми связями с весьма влиятельными персонами. Сегодня же по телеграфу обращаюсь к ним за помощью! Помни, ни одного слова, ни одного действия без моего ведома. Дело не в одном убийстве полковника Баррата, дело в серьезном межгосударственном противостоянии. В этой предвоенной драме цена живым отдельным людям, как цена фигуркам, вырезанным из бумаги. Будешь меня слушаться?!

Кунигунда прижалась к Кудашеву:

– Да, Джон, да. Да, мой любимый!

Дорога, наконец, освободилась. Автомобили двинулись. Вскоре свернули с пыльной дороги на улочку  немецкого посёлка, надёжно покрытую добротной каменной брусчаткой. Глинобитные мазанки и полуразрушенные дувалы сменились аккуратными одноэтажными домиками «фервахт» и яблоневыми садами. У этого маленького посёлка не было имени собственного, как у посёлков русских на севере Персии. Он был просто «немецким».

  Глава ХI   

Диагноз – «энцефалит». Цена «Плана мобилизации». Снова генерал-майор Уилфред Маллессон. Тайна «гулак-хана» Большого базара. Месть Матери-Нагайны.

В тот же день – июля, 30 дня, 1912 г. Исфахан.

В просторную детскую спальню на втором этаже дома старшины немецкой общины в Исфахане леди Кунигунда Баррат и Кудашев поднимались под «Отче наш» на немецком в лютеранском богослужении.

– Unser Vater in dem Himmel! – возглашал молодой сильный голос.

– Unser Vater in dem Himmel! – отвечал стройный хор, в котором угадывались  голоса как взрослых, так и детей.

– Dein Name werde geheiligt. Dein Reich komme. Deine Wille geschehe auf Erde wie im Himmel.

Unser t;glich Brot gib uns heute.

Und vergib uns unsere Schulden, wie wir unsern Schuldigern vergeben.

Und f;hre uns nicht in Versuchung, sondern erl;se uns von dem ;bel.

Denn dein ist das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit.

Amen.

– Амен! – ответил хор.

В спальне четыре кровати. Три – детские, четвертая для взрослого. На ней в постели белоснежного белья, украшенного голубыми шёлковыми ручной вышивки васильками, юноша. Подросток.

У кровати стоят двое мужчин. Оба в чёрных парах, оба с белыми воротничками из-под сюртуков. В руках одного из них книга с простым без затей крестом на обложке – Библия. Это пастор. Второй со стетоскопом в одной руке и карманными часами в другой. Это врач. Фон Пенк называл его – доктор Краузе.

На коленях женщина. Фрау Марта фон Пенк. Она плачет, уткнувшись лицом в край подушки. Пытается своими руками согреть холодные руки своего сына.

Кунигунда подходит ближе к кровати, смотрит на больного. Знает его ещё с зимы. Наследник фон Пенка. Иосиф. Иосиф Прекрасный. Умирающий Иосиф.

Матово белое лицо. Синие полураскрытые губы. Дыхание почти не прослушивается. Восковые неподвижные руки поверх одеяла. Светлые давно не стриженые волосы, непокорный вихор, светлые ресницы и брови.

Тяжёлое зрелище. Кунигунда вспомнила лицо своего брата в беспамятстве в тяжёлом малярийном бреду. Тут же в сознании на миг всплыло и исчезло обезображённое лицо отца…