Там за Гиндукушем

Проштрафившиеся кавалеристы-скауты были полны раскаяния, диктовали писарям прошения о помиловании, заверяли командование в своей готовности служить Англии и лично Его Величеству, не щадя сил и самой жизни, в любом своём новом качестве, на самом опасном рубеже!

Военный атташе капитан сэр Уильям Баррат был истёкшим днём доволен. Он входил во власть. У него появился почти официальный советник!

Кудашеву прибавилось забот. Его рабочий день теперь на многие месяцы вперёд будет начинаться с восходом солнца, заканчиваться поздней ночью.

Мышами и клещами Гагринский будет заниматься самостоятельно. Мыши исправно подставляли свои белые тельца кровососущим клещам, но болеть энцефалитом отказывались. Хоть плачь. Нет результата!

***

Июля 16. 1912. Исфахан.

Последний вечер пятнадцатого июля осиротевшая Кунигунда провела с мамой. Собирала вещи. Вместе со служанкой и домоправительницей укладывала  бесчисленные чемоданы, сундуки и саквояжи. Несколько раз звонила в усадьбу. Услышав голос Джамшид-баба, вешала трубку. В полночь трубку взял сам Кудашев. «Слушаю!»… Кунигунда не ответила. Зашла к брату, спросила, на ходу ли автомобиль. Услышав, что забота об автомобиле на плечах хорошо оплачиваемого техника, выписанного из Лондона, пожелала братцу «спокойной ночи»!

Ночь на шестнадцатое июля Кунигунда провела под антимоскитным пологом в постели Александра Георгиевича. Без сна. Наслаждалась каждой минутой близости. Каждым прикосновением. Под утро Кудашев ненадолго уснул. Уна, приподнявшись на локте, легкими поцелуями ласкала его грудь, плечи, веки закрытых глаз.

Ни он, ни она ни разу так и не заговорили о любви. Оба чего-то боялись. Наверное, боялись самих себя.

Поднялись с рассветом.

– Жди меня, Джон,– на прощанье сказала Уна. – Постараюсь вернуться в конце сентября. Если не смогу, будем общаться  по телеграфу. До самой весны…

Потом заплакала.

– Не хочу ехать. Не могу оставаться… Ничего не знаю. Ничего не хочу.

Кудашев проводил Уну домой. С парадного крыльца она обернулась, послала Кудашеву воздушный поцелуй.

Кудашев ответил тем же.

Уна сбежала с крыльца, подбежала к нему и, обняв своего Джонни, прижалась к нему всем телом. Кудашев поцеловал её в губы раз, другой… И вдруг, что-то в нем сломалось. В глазах потемнело. Долгий поцелуй горячей медовой волной наполнил всё его тело. Уна бессильно уронила свои руки. Ещё немного, и она потеряла бы сознание…

Их обоих привели в чувство чужие бесцеремонные руки. Вышедшие на улицу домоправительница миссис Браун и служанка мисс Ева с трудом пытались разжать объятия доктора Джона, в которых млела их дорогая молодая хозяйка. Тормошили Уну.

– Сэр Джон! Прекратите, отпустите леди Кунигунду! Леди Уна, хватит, остановитесь, ваша матушка спускается. Автомобили уже поданы, а вы не одеты для дороги!!!

Кудашев с трудом вернулся из райского состояния блаженства в бренный земной мир. Выпустил из рук Уну, которую женщины тут же увели в дом. Покачнувшись, чуть было не упал сам. Кто-то поддержал его за локоть. Это был Уильям.

Кудашев молча смотрел на молодого Баррата. Пытался понять, где он сам, и что он здесь делает.

– Не расстраивайтесь, Джон, – сказал Уильям. – Она вернётся. Никуда не денется! Мы будем ждать её вместе!

Кудашев помотал головой, словно прогонял наваждение. Окончательно пришёл в себя. Поздоровался с Уильямом.

– Мы берём обе машины, – предупредил Баррат. – За рулём одной я сам. Вторую ведёт наш техник мистер Стивенс. Под багаж и свинцовый гроб с телом папы Генеральное консульство выделило наш отечественный грузовой автомобиль «Кроссли» – «Crossley». Спокойно тянет более полутора тонн. Лишь бы выдержал дорогу. Едем в порт Бендер-Аббас через Шираз! К ночи, если ничего непредвиденного не случится, будем в порту. На борт поднимемся сразу, но теплоход уйдёт в море только семнадцатого в полдень. Так что завтра ближе к ночи я вернусь.

– На всё воля Всевышнего! – сказал Кудашев на фарси.

– На всё воля Всевышнего! – согласился Баррат на английском. Драгоман, Уильям владел фарси лучше Кудашева.

Кудашев протянул Уильяму ключи от  своего «Роллса». Грум-сипай Музаффар подвёл к Кудашеву взнузданного и осёдланного гнедого английского жеребца, на котором верхом обычно прогуливалась Уна.

Баррат сел за руль. Кудашев поднялся в седло, собрался уезжать, не хотел долгого прощания с Уной. Вдруг повернулся и спросил Уильяма:

– Скажите, появлялся ли в вашем доме фон Пенк со своими соболезнованиями?

– Да, появлялся. Ни с кем не встречался. Далее прихожей не пошёл. Оставил миртовый венок с черной шёлковой лентой и расписался в траурном альбоме.

Кудашев покачал головой. Молча повернул коня и галопом взял с места. Его путь лежал в лагерь 23-го Пенджабского пехотного полка. Его ждали кавалеристы-скауты.

Кудашев в новом качестве и с новыми возможностями продолжал свою партию в Большой Игре. Но и Большая Игра, казалось, сама вела свою собственную игру!

***