Там, за зорями. Пять лет спустя

Какое-то странное чувство недосказанности осталось у Златы после отъезда Дороша. И, кажется, радоваться было нечему, да и не было радости после его отъезда, как раз наоборот, как только за ним закрылась дверь, Полянская опустилась на стоящий рядом стул и, закрыв лицо руками, не смогла сдержать слез. И все же его приезд, и она поняла это уже потом, немного успокоившись и придя в себя, был шагом в ее сторону. Был ребенок, который скоро должен был появиться на свет, и, возможно, Виталя это осознал и принял. Он разрешил ей звонить, если что-то случится или что-то нужно будет, но за месяц, последовавший после его приезда, Злата так ни разу и не позвонила. Ничего не случилось за это время, разве что она стала еще больше и круглее, еще труднее стало ходить и обуваться и по ночам в кровати найти удобное место. Нетерпение владело ею, и как бы ни пугали неизвестностью близящиеся роды, хотелось уже поскорее родить. Ребенок вовсю резвился у нее под сердцем, выпирая то ручку, то ножку, Злата или Маняша дотрагивались до него пальчиками, и ручка или ножка тут же пряталась. Ребенок играл с ними в прятки, вызывая невероятные эмоции, пробуждая чувства, не ведомые ранее. В Злате Юрьевне Полянской рождался и креп материнский инстинкт, но она сомневалась, что Витале все это может быть интересно…

Совершенно неожиданно зима закончилась… В начале марта морозы и метели сменило пришедшее потепление… А к концу март уже радовал теплыми солнечными деньками. И пусть заря вставала все еще посеребренная ночными заморозками, исчезнувшие несколько недель назад снег и метели больше не возвращались. Ветра просушили землю и прошлогоднюю траву, смели в канавы и к заборам оставшиеся листья, и, присмотревшись, уже можно было увидеть тоненькую нерешительную молоденькую травку, проглядывающую сквозь бурые сухие космы старой. Поднимаясь над горизонтом, солнце заливало все вокруг неярким светом, голубое высокое небо, как перевернутая чаша, казалось бесконечным, безбрежным, необъятным. Мир оживал. Кусты оккупировали воробьи, устраивая к обеду невероятный галдеж. На ивняке, что рос у сажалки за огородом, распустились «котики». В лесу на орешнике повисли желтые сережки. Серебрились стволы берез, в которых как будто отражался солнечный свет, такой прозрачный, чистый, каким он бывает только весной. Сосны в лесу стояли яркие, сочные, обновленные после зимы. И ветер, разгулявшись в их кронах, шумел протяжно, успокаивающе. Стали приезжать дачники. Нет, конечно, до святого праздника Благовеста никто ничего толком не делал, но разве ж можно было в такую погоду сидеть дома, в городе? Пилили сады, обрезая старые ветки, белили, спасая от вредителей и солнечных ожогов, подрезали ягодные кусты и виноградные лозы, выгребали, жгли костры, открывали розы и молодые саженцы, надежно укутанные осенью от грызунов и морозов, проверяли, как перезимовали чеснок, лук и клубника. Наводили порядок в домах, вытряхивая и просушивая, протапливая и обживая снова, а то и просто сидели на лавочках, наслаждаясь солнышком и теплом. Однажды ясным днем после полудня Злата с дочкой вышли на крыльцо, намереваясь пройтись по деревне и подышать воздухом.

Дочка только вчера вернулась из Минска, почти все весенние каникулы проведя у Леши, и теперь была полна впечатлений, которыми делилась со Златой. Почти неделю папа и дочка весело и насыщенно проводили время, посещая кафешки, праздники, магазины игрушек, парки, цирк и места, где можно было отлично провести время с ребенком. Маняша говорила об этом вчера весь вечер, взбудораженная чередой событий и веселым времяпровождением, и сего дня тоже могла говорить только об этом, периодически перекладывая подарки и игрушки, купленные Лешей. И иногда упоминала о Маше, которая составляла им компанию.

Слушая дочку, Злата улыбалась, мысленно благодаря Алексея за ту радость, доброту и любовь, которую он дарил девочке, и пыталась подавить в себе неприятное чувство, вызванное сообщением дочки о Маше, да, той самой Маше, которая некогда встречалась с Алексеем, любила его и потеряла, когда среди полей и лугов ранней весной, в Горновке, он встретил Злату. Теперь они снова были вместе. Что ж, возможно, это судьба.

Возможно… Только от одной мысли об этом Злату прямо коробило… Наверное, это было эгоистично, ведь Леша заслуживал счастья, и ей бы радоваться, что он не один, вот только не получалось. Лешка ведь так любил ее и так быстро утешился в объятиях Маши. Почему-то Злате не приходило в голову, что Маша стала для него соломинкой в море боли и одиночества, и он ухватился за нее, чтобы не утонуть, а не потому, что разлюбил, забыл и снова полюбил…