Там, за зорями. Пять лет спустя

И только сейчас, рядом с Алексеем, пришло осознание того, как важна в любом, даже незначительном событии, поддержка. От Леши эту поддержку она чувствовала всегда. Даже сейчас помнила, как той весной, давным-давно, при знакомстве он подал ей руку, предлагая не только свои дружбу и помощь, свои расположение и уважение, свою любовь, как потом оказалось, но и поддержку во всем, что бы она ни делала и как бы ни поступала… Между ними пролегало пространство комнаты, а она чувствовала себя так, как если бы сейчас уткнулась в его плечо, и все проблемы враз испарились бы. В его присутствии к ней возвращались силы и прежняя уверенность. Сейчас, просто разговаривая с ней, он снова как будто протягивал ей руку, предлагая помощь. Она лишилась ее, когда Блотский ушел, но только сегодня поняла, как же недоставало ей его участия, понимания…

Только сейчас, рядом с Лешей, она до конца осознала: она одна. Нет, не одинока, ведь среди того количества людей, окружавших ее, одиночество исключалось. Она одна, как половинка расколовшегося целого. Раньше они с Блотским были одним целым, а вот с Дорошем стать целым не смогли. Так и жили, каждый сам по себе. Вместе жили, спали в одной постели, сидели за одним столом, любили, но вместе с тем оставались одни. Как так вышло и почему так случилось — ответить на эти вопросы сейчас было сложно. Да только ведь, если вдуматься, так было всегда. Обида на Дороша отзывалась болью в сердце и вызывала слезы. Они с Лешей всегда были на одной волне. И пусть порой ее поступки являлись чистой воды сумасбродством, он все равно оставался верен ей и себе. Их объединял целый мир, мир, в котором они жили, которым так дорожили, их внутренний мир и тот, что окружал их, принадлежал им двоим. Вот именно он, связав их однажды, так и остался их миром. Этот мир не нужен был Витале. Он был чужд ему. И непонятен. А Леша, изгнанный из него, оторванный, как будто потерял свою душу. Злата всегда знала: Блотскому недостает Горновки, но только сегодня поняла, как сильно. И чего уж греха таить, не раз в той или иной ситуации она сравнивала между собой мужчин, и сравнение это было не в пользу Дороша.

— Ну что ж, Злата, поздно уже! — сказал Блотский, обрывая самого себя, заметив отстраненность в ее взгляде и понимая, что мысли ее сейчас не здесь. — Если мы разобрались со всеми проблемами, может быть, покажешь мне мое спальное место? Отвезем завтра Маняшу в школу и поедем разбираться с нашими делами. Хорошо?

— Хорошо, — оживилась девушка.

— На день-другой я останусь в Горновке! И надеюсь, завтра мы сможем решить главную проблему! Не стоит откладывать, разговоры разговорами, а мне хотелось бы, уезжая, знать, что дело сдвинулось с мертвой точки!

Злата постелила Блотскому в маленькой спаленке для гостей, куда он отправился спать, пожелав ей спокойной ночи, а сама отнесла бокалы на кухню, вымыла посуду и, погасив свет, направилась к себе, но прежде заглянула в детскую, потому что дочки имели привычку сбрасывать одеяльца. И только после этого легла. Но ни облегчение, ни выпитое вино, способствующее расслаблению, не избавило от мыслей, волнующих Полянскую. Были еще проблемы, но о них она не могла рассказать Леше. Но не думать о них было сложно.

А ведь Виталя не позвонил. Не позвонил хотя бы для того, чтобы поинтересоваться, как все-таки разрешилась ситуация с Маняшей. Его как будто бы и не интересовало, где и с кем сейчас ребенок. Он уехал и забыл. Впрочем, анализируя все происходящее, к Злате пришло понимание, что Виталю вообще все, что было связано с ней, мало интересовало в последнее время. А может, так было всегда? Просто она, ослепленная любовью, не хотела этого замечать! А сейчас эмоции уже не преобладали над разумом, и любовь ее претерпела некоторые изменения. Или, может быть, изменились приоритеты и понимание той самой любви? Ведь сейчас, если бы кто-то спросил, что такое в ее понимании любовь, Полянская, не задумываясь, ответила бы, что это прежде всего понимание, уважение, поддержка, это одна волна, на которую настроены двое. Это целый мир, разделенный на двоих, или же маленький мирок, способный связать навсегда…

Но осознание всего этого пришло недавно, наверное, как раз тогда, когда страсть и физическое влечение уже не затмевали собой все остальное, когда захотелось душевной близости, гармонии, всего того, что Дорош не смог и не захотел ей подарить, потому что просто не мог дать ей того, чего не понимал и не имел сам…

И мысли помимо воли возвращались к Алексею Блотскому. Все, что он давал, она принимала как само собой разумеющееся, это было так естественно. С Лешей по-другому и быть не могло. Злата не думала тогда, много это было или мало. Память сердца хранила воспоминания о другой любви, яркой и страстной, запретной и незабытой. Тогда ей казалось, что все, что было у них с Виталей, и есть любовь, все другое — лишь жалкое ее подобие…