Там, за зорями. Пять лет спустя

Осень в этом году выдалась сухой, теплой, не по-осеннему солнечной и ясной. В конце августа прошли долгожданные дожди, и снова восстановилась жара. И все же, несмотря на ясные сентябрьские деньки, с наступлением осени деревня опустела. Дачники, все лето жившие в деревне, уехали в город, и приятная сердцу суета затихла.

Безмолвие — постоянный спутник Горновки — снова воцарилось над деревней и ее окрестностями. Днем Злата часто выходила на улицу, усаживалась на лавочку и долго сидела без движения. Звенящая тишина висела над деревней. Она окутывала, обволакивала, казалась почти осязаемой. Улица была пустынной. Старушки, жившие по соседству, либо копались в своих огородах, убирая урожай овощей, либо с утра пропадали в лесу.

После августовских дождей пошли грибы. Злата сидела на лавочке, запрокинув голову, и смотрела на небо — высокое, яркое, пронзительно-синее. Она могла бесконечно смотреть ввысь. Что виделось ей там в эти минуты, она и сама бы не смогла сказать, но эта синева как-то успокаивающе действовала на нее. Только тяжелые темные облака, предвестники холодов и бурь, напоминали о том, что лето ушло и вернется не скоро. Час от часу за забором в саду с деревьев падали яблоки, листочки березы, что стояла тут же, у калитки, отрываясь, бесшумно ложились на траву. В палисаднике легкий ветерок качал букеты ярких флоксов. Буйством красок радовали георгины, клонившие книзу цветы. Все еще продолжали цвести циннии, ожившие после дождя. Вдоль дорожки красовались низкие бархатцы. Сентябрь приглушил, размыл краски лета, но только для того, чтобы придать им новые пестрые оттенки. За дорогой и вспаханными полями, как будто тронутый сединой, застыл лес. К аромату яблок примешивались и другие запахи. Здесь, в тени березы, пахло сырой землей, мхом и грибами. Иногда эти запахи разбавлял легкий, нежный аромат петуний, которые росли за домом. Мама и тетя Люда питали особую страсть к однолетникам и каждый год сажали их в изобилии едва ли не в огороде, и каждый год едва ли не до морозов цветы радовали глаз.

Эти ясные погожие сентябрьские деньки радовали и поднимали настроение, пробуждая в душе что-то неведомое, возвышенное. Но было в их красоте что-то печальное, отчего щемило сердце и наворачивались слезы на глаза. В эти сентябрьские деньки Злата Полянская осталась в Горновке одна.

Теперь они не могли так просто сорваться и уехать в Минск все вместе. Машка ходила в школу, и они договорились ездить в Минск и работать по очереди. Кто-то должен был оставаться дома, приглядывать за дочкой и возить ее в школу. Родители работали, а обременять Тимофеевну не хотелось. Конечно, Матвеевич мог бы на своем стареньком «Жигуленке» отвозить девочку в школу, и, безусловно, они бы присмотрели за ней не хуже самой Златы, но девушка, зная, как для Машки важны и трудны эти первые дни в школе, хотела быть с ней рядом, чтобы поддержать, помочь, приласкать, уделить внимание… Полянская знала: лучше нее, мамы, с этим никто не справится.

Утром, накормив дочку завтраком, Злата отвозила ее в школу и забирала только после четырех, когда заканчивалась продленка. А пока дочки не было, занималась обычными повседневными делами, перемежая их с игрой на фортепиано, пением, изучением музыкальной литературы, ведь впереди ее ждала последняя сессия, а потом диплом. Она все время что-то делала, ведь в деревне всегда находилась работа, она пыталась убежать от мыслей о Витале, навязчиво преследующих ее, но стоило лишь остановиться, присесть — и они, взлетая, как рой бабочек, кружили в ее голове.

Однажды после полудня, собрав яблоки, она уселась в беседке и принялась нарезать их тонкими дольками. Яблок в этом году было много, и чтобы они не гнили, Злата сушила их и складывала в большой мешок, а зимой они варили компот из сухофруктов. Так же они поступали и с грушами, и с черносливом. Это было вкусно и полезно, куда полезнее, чем соки с добавлением консервантов. В эти дни никто не заходил к Злате, ну разве что Тимофеевна иногда, но та чаще всего заглядывала по вечерам, приносила что-нибудь к чаю, который они пили вместе.

Поэтому, когда брякнула клямка калитки, Полянская, удивившись, выглянула из-за густой стены виноградника. На дорожке появилась баба Маня. Она медленно шла, глядя себе под ноги, и чему-то посмеивалась. Злата улыбнулась, обрадовалась, увидев старушку, сразу вспомнив, что в гости к ней она не заходила, кажется, целый месяц, а то и больше. По крайней мере, вернувшись из Минска, ни разу не навестила свою пожилую приятельницу.

Конечно, звонила ей, и из Минска тоже, а вот навестить ее так и не собралась. Стало стыдно, ведь девушка знала: бабе Мане даже эти короткие прогулки до ее дома давались с трудом. Артрит, прогрессирующий с годами, мучил старушку страшными болями, лишая самых простых радостей в жизни.

— Баба Маня! — окликнула девушка старушку, выйдя из беседки. — Здрасте! Проходите вот сюда, в беседку, тут тенечек и прохладней…

— Ох, Златуля, здароў! Чуць дакалдыбала! Ох, i замучаў жа мяне хандроз! Сiл няма ўжо нiякiх!