Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм

Такова эта неприкаянная судьба, которую можно воспринимать как символ судьбы поэта в переломное, сложное, трагическое время. Стихи Л. Чернова оказались затерянными среди старых малотиражных изданий и были открыты заново, как и вся поэзия имажинистов, в конце XX в. Самое несомненное из созданного молодым поэтом, сосредоточено в сборнике с показательным названием, нарочито эпатирующим обывателя и официоз вообще, — «Профсоюз сумасшедших». Э. М. Пнейдерман указывает: «Книга эта, наряду с ощутимым влиянием поэзии Шершеневича, не лишена своеобразия — стихи экспрессивны, ярко образны»[64].

В стихотворении «Профсоюз сумасшедших» (1922), давшем название всему сборнику, поэт провозглашает отказ от всякого сытого и благонамеренного существования, от «нормальной» мещанской жизни:

Эй — все, кому нудно в вонючей квартире
Чадить в этих днях, как грошовые свечи, —
Давайте откроем
Единственный в мире
Профсоюз Сумасшедших!

В этой жизни бездарной, как мозг недоноска,

В неделях,
Хрипящих, как злой онанист, —
Плевком — на огни из дешевого воска
И ревом в Любовь — громовое Проснись!

И средь тех, кто колбасами в буднях висели,
Чтоб валюту, вагоны и кожу ловить, —
Мы в огненных розах
Свистим в карусели
Веселой, бушующей, пьяной Любви.

И вместо того, чтоб блохой в Упродкоме
Сверлить головою
Отчетов свинец, —
Голодные, юные — души знакомить

С жонглерами тел и пасхальных сердец.

В этой жизни «нормальной», где тупость овечья,
Где в плесени дней — невозможная вонь, —

Мы,
Люди в цветах,
Конечно — сумасшедшие,
Которым повсюду: «Вон!»

Так давайте же к солнцу прямо чрез тучи,
Чтоб радугой в небо железные плечи,
Давайте откроем — веселый, могучий —
Профсоюз Сумасшедших!

[445–446]

Показательно, как старательно, подражая именно В. Шершеневичу, Л. Чернов выравнивает все свои стихотворения по правому полю — и в пику устоявшейся традиции, и следуя древней традиции восточной. При всей зависимости от поэтики Шершеневича, поэзия Чернова имеет и свое оригинальное лицо: в ней гораздо больше судорожной экстатичности, глобальности образов, и порой эти черты напоминают опыты экспрессионистов и футуристов. В лирике Чернова парадоксально соединяются радость бытия и неподдельный трагизм, ощущение огромной власти человека над миром и предощущение близкого конца. Это поэзия максималистских чувств, захлестывающих душу поэта, взрывающих изнутри созданные им образы, странно деформирующих их, так что они словно бы взрываются на наших глазах. Поэт предстает как провозвестник яркого грядущего, невероятным усилием воли тянущий в «великую Радость» «серую барку подмоченных дней»:

На канатах стихов
Разлохмаченно-грязных,
Как бурлак задыхаясь грузней и трудней,
Я тащу на какой-то чудовищный праздник
Эту серую барку подмоченных дней.

Эти жесткие рифмы мозоли натерли
На нетронутом теле
Дремучей
Души.

От взрывов созвучий,
От копоти в горле
Слишком больно дышать,
Слишком трудно мне жить.

Ну а всё же я верю в чудовищный праздник,
В колоссальные солнца во взглядах людей
И что скоро чрез горы столетий напрасных
Мне в великую Радость снарядом влететь.

Только каждой секунде всё выше и выше
Разлохмаченный крик моих вздувшихся вен:
«Никаким механическим поршнем не выжать
Из цилиндра души эту веру в День!..»

[448–449]

Это стихотворение, посвященное С. Есенину, А. Мариенгофу В. Шершеневичу, т. е. «отцам»-имажинистам, с вызовом названо «А все-таки она вертится!..» (1923) и носит программный характер.