Танец на цыпочках (СИ)

Усмехнувшись, он взял в руку оплавленный кусок плоти, которая когда-то была его сердцем. Где ты сейчас, брат мой… Катасах прикрыл глаза, вспоминая, как звенели Нити Жизни, которые он пучками выдирал из груди, чтобы отдать своему мальчику. Именно сейчас, на пороге гибели мира, выйдя в смерть, он начал понемногу признавать правду о себе и о жизни. Катасах вспоминал, как хотел жить Константин, как яростно он сопротивлялся смерти, в точности как тот покалеченный на шахте паренёк, и как обезображенный малихором, искал он спасения в рассказах о своей minundhanem³ , Анне, а целитель слушал его в своеобычной манере, внимательно и чутко. И думал, что возможно его сын и был бы таким, как юноша renaigse.

Пока он его слушал, он видел брошенного и нелюбимого ребенка, и видел, что все его пороки и капризы — от недостатка любви. Ах сколько бы любви и нежности мог отдать ему целитель, сколькому бы он научил Константина, будь у них больше, больше проклятого времени, выедаемого из плоти малихором! Катасах в жизни никогда не получал столько благодарности и открытости, сколько давал ему молодой человек. Как жаль, и какое счастье, что пути их пересеклись…

Он прекрасно видел корни его болезненного волнения духа и чрезмерное отношение к молоденькой де Сарде, и тихо радовался: рядом с этой девочкой душевные раны Константина исцелялись, как присутствие Мев делает живым его, уже вечность как мертвеца.

Крепкие зубы как-то сами закусили губу, и его внутреннее зрение начало вырисовывать запятнанное малихором полуслепое лицо Константина, коронованное рогами абсолютной власти над их маленьким миром. Целитель многое бы отдал за встречу с молодым человеком, если бы знал, где его искать. Бедный мальчик ни в чём не виноват, это он, Катасах, в гордыне своей сделал его таким. И ему отвечать за всю пагубу, но не ему. Константин поднял на него взгляд, печально покачал головой и исчез. Катасах прерывисто вздохнул и открыл глаза. Он сжал большим кулаком торчащие в разные стороны клыки на шлеме, и ничего не почувствовал.

Многолетняя практика показывала: ко всему мог приспособиться человек, всё простить себе мог он. И даже к таким обстоятельствам, к такой страшной судьбе, как сейчас на Тир-Фради, были готовы силы его рода, его клана Речных Целителей. Но были ли готовы его люди?

Вдалеке поднимались дымы Веншавейе, и он зашагал в родную деревню, покачивая перьями на шлеме.

Мёртвому вождю нравилось чувствовать себя живым, и он шёл, широко шагая. Только одно расстраивало Катасаха: трава никак не вминалась под его порывистым шагом.

Он поджал губы и вызвал в памяти все те причины, по которым двигался вперёд.

Прежде всего, он — вождь, пусть даже мёртвый. И он отвечал за благополучие клана. И неважно, что он больше не жил в привычном понимании.

Он — лекарь, и как будто бы очень даже неплохой. И его дело — исцелять тела и души тех, кому ещё можно было помочь.

Он — наставник. И он будет передавать свои знания до тех пор, пока его смогут слышать.

Катасах потёр переносицу и ругнулся, споткнувшись о заброшенный муравейник.

Как оказалось, мысли о долге, подкреплённые переживаниями, заземляют, как будто овеществляют и облекают плотью устремления. Он зашагал веселее.

Он — мужчина, который осознал собственное право на счастье. Ему померещились застывшие в мольбе глаза Мев. Он обязательно вернётся и будет наполнять солнцем мрачный мир их будущего.

С юных лет, когда он только приступил к служению лекарем, перевязывая как-то одного из Воинов Бури, он понял: любовь всегда действие.

И Катасах начал учиться совершать поступки, утверждая и подкрепляя свою любовь к родному острову. Любовью вместе с нитками он сшивал порванные мышцы, любовью скреплял раздробленные кости под повязками, любовью заговаривал хвори покидать измученные тела и ослабшие души. Тир-Фради — это они, люди и звери, цветы и листья, связанные друг с другом, единые в порыве иметь право на жизнь, идти, оставляя следы, да в конце концов, просто быть. Любовь была единственной причиной, которой он оправдывал мир и себя самого. Даже когда получал в печень кованым сапогом бившегося в агонии контрабандиста или когда сдуревшая от боли андрижица поднимала его на рога.

Любовь же помогала собирать в корзину хрупких жёлтых бабочек для Мев. И любовь открывала глаза его сердца на грозную истинную суть нелюдимой Мев. Он спрятал улыбку и ускорил шаг.

В деревне целитель сразу же направился в свой бывший дом, в главную хижину. Было сумрачно, холодно и довольно уныло. Повсюду были разложены пахнущие хвоей вещи Айдена. Чего-чего, а чистоплотности ему было не занимать. Айден сидел на циновке в темноте и толок в ступке какую-то соль.

— Ну здравствуй, — проговорил Катасах. При малом освещении могло показаться, что он словно никуда и не девался, будто уехал, и будто вернулся.

Айден вздрогнул.

— Учитель?! Как такое может быть? — он вытаращил прекрасные поблескивающие глаза.

— Главное — захотеть, — тихо ответил Катасах и внимательно посмотрел на воспитанника. — Как поживаете?