Танец на цыпочках (СИ)

Тихонько пошёл на звук, думает, как бы набранное не растерять, и видит: значит запруда у реки, на берегу лежат андриги с телятами. А в воде Мев верхом на андриге резвится. Из одежды на ней только амулеты, сидит, пятками щекочет, хохочет, вся мокрая. Андриг прыгает, плещется, пар из ноздрей, и эта такая же! Что-то кричит, машет тонкими руками, блестит на солнце! Вокруг ещё андриги бесятся: передними копытами шлепают в воду, — брызги стеной!

И я не мог оторвать взгляд от них. Я хотел быть боками андрига, которых касались её пятки. Хотел делить с ней холодную воду, вместе дрожать и покрываться мурашками. И от меня бы шёл пар, как от тех андригов. Кровь вскипает, когда Мев рядом.

Мев внимательно читала его жёлтые глаза, полные совсем юношеского нетерпения, сумасшедшие и отстранённо-спокойные, слишком откровенно и беззастенчиво рассматривающие её. Его горячая ладонь двигалась всё выше по её бедру, и Мев терялась и широко расставила колени навстречу.

— И она поворачивает на него рогатую голову, и Катсах прячется за деревом. И ему невыносимо смотреть ей в глаза, потому что он слишком хорошо знает вкус брызг на её великолепных губах, и по каким дорогам бегут капли, попавшее на её тело, — целитель судорожно сглотнул, не в силах отвести взгляд. — Ну он немного постоял, и обратно пошёл. Залез на дерево, переночевал и домой.

Брови Мев выражали полный спектр переживаний, — от вызванной памятью горечи до кокетливого восторга. Она сидела с застывшим взглядом, приоткрыв рот и будто пересматривала тот момент.

Он обнял её за шею и притянул к себе.

Она прошептала:

— Ты сейчас напрасно говоришь Мев эти вещи. Она слишком давно одна. И сейчас ей очень, очень, очень, очень хочется мужского мяса.

— Вот как, — пробормотал Катасах, забираясь ей под тунику. — А ты опасная, хранительница мудрости. И Катасах тебя очень, очень, очень, очень боится. — Он отвлёк и коварно цапнул её за губу, пока ладони нащупали рёбра и разом схватили и защекотали Мев! Она захохотала и попыталась вырваться, но не тут-то было! Она визжала и крутилась как речной угорь, пока Катасах щекотал и щекотал её бледную кожу.

И сам целитель смеялся, хватая губами короткие волосы сзади на шее.

— Женщина, мы знакомы уже вторую жизнь подряд, а ты всё никак не запомнишь секретные маневры Катасаха!

Вместо ответа Мев потерлась лопатками о его грудь и крепче прижала к себе его руки.

Наконец он отпустил все поводья и отдался своей страсти и её голоду. Она раскрывалась ему навстречу, словно готовая упорхнуть птица, а ему не хватало рук и слов, чтобы удержать её хоть ещё на мгновение. Она не закрывала глаз, жадно наблюдая, как Катасах, незнакомый, чужой, невыносимо другой, поворачивается к ней самой своей безопасной, самой уязвимой, стороной. Робеющий перед собственной силой, удивлённый собственной наглостью, — Мев готова была выпивать до остатка его страхи, и улыбалась, глядя, с какой жесткостью он наступает на горло себе прежнему. Она выкипала раз за разом в его раскалённом солнце, не выпуская его пальцы из жадных губ.

— Теперь я должен уйти, — солнце его жёлтых глаз отливало чем-то опасным и ядовитым, — ты ведь никуда не денешься, Мев?

— Мев дождётся, — целителю показалось, что на его коленях нежится большая чёрная кошка, но никак не хранительница мудрости, — только не иди пока. У Мев для жреца кое-что есть.

Она сладко зажмурилась, потянулась, и вот перед ним стоял огромный, ароматный, самый настоящий Супружеский пирог.

— Вот это да, — целитель сиял, — весь Фрасонегад пахнет твоей любовью, Мев!

— Ты просто вдыхай его вкус и аромат, и пусть память питает все твои чувства.

— И ещё Мев.

— И ещё Мев.

Катасах потянулся куда-то к двери и велел ей закрыть глаза и вытянуть руки.

— Не подсматривай! — строго заметил он и вложил в её маленькие ладони большую изогнутую трость.

Хранительница мудрости непонимающе захлопала глазами.

— Что это? Зачем это?

— Теперь ты можешь стоять и ходить, опершись на эту трость, как если бы могла опираться на меня, — гордо заявил целитель.

Мев робко выпрямилась в поисках равновесия.

Катасах с удовольствием скользил взглядом по линиям её разрисованного тела.

— Но как тебе удалось? — хранительница мудрости изящно покачивалась и ничуть не стыдилась наготы.

Он смотрел и упивался собственным участием в странной жизни её хрупкого тела.

— Нанчин изготовил. Я знаю все твои измерения в ладонях, хранительница мудрости. Если я чего-то и не могу, то всегда найду того, кто сделает лучше меня. Найду, уговорю, достану, украду… Даже не сомневайся.

— Спасибо! — как же он ждал этот её беззащитный, согретый его теплом, восхищенный взгляд. — Катасах, — хранительница мудрости помедлила, пробуя на вкус слова, проверяя, совпадает ли их смысл с голосом её сердца. — Мев не может… неправда… Мев может всё… Мев НЕ ХОЧЕТ видеть тебя удобным её глазам. Мев хочет любить тебя таким, каков ты есть, жрец. Ты просил её думать о тебе как о живом, но ведь такие мысли не будут правдой о тебе.

— Мев любит твоё имя. Ей нравится его вкус на языке, как оно скользит между зубов, и как оно исчезает в её горле.