Танец на цыпочках (СИ)

— Ничего-ничего, я не спешу!

У него радостный голос, и он сложил руки рупором. Невзирая на тишину, целитель словно слышал отзыв. Будто тихое эхо собственного голоса, который не улетает в пустоту, а устремляется в чьи-то напряженно вслушивающиеся уши.

Дверь открылась без единого звука. Будто никто не подходил к ней. Будто стоял сразу за дверью.

— Катасах?.. — спросил Константин. — Как ты… Впрочем, о чём это я. Что же, теперь всем мертвецам в округе вдруг есть до меня дело? — он с горечью усмехнулся, тут же осекшись: — Извини. Прости, прости пожалуйста. Я совсем не хотел обидеть тебя. Мне… — он нервно сглотнул. — Мне очень жаль, Катасах. Мне безумно, безумно жаль…

Катасах сбросил шлем, подбежал к нему и обнял вместе с креслом: пусть Константин знает, — их доверительная близость, смерть и всё пережитое прежде не допускают панибратства. Но не удержался и ласково потерся носом о его левую щеку.

— Да, мой мальчик, я очень рад тебя видеть! …вас всех, — добавил он, приметив легкие тени на лице Константина. — Всё в порядке, это ничего. Никаких обид. Знаешь, ещё никогда я не чувствовал себя таким…живым? Я очень счастлив теперь и во многом благодаря тебе, Константин, — Катасах рассмеялся с облегчением, запрокинув голову. Его бедный мальчик жив! Жив!

— Ты… настоящий? — Константин чуть отстранился. — У меня столько раз менялось восприятие что… Так настоящий?

— Вполне! — целитель крепко постучал себя кулаком в грудь, и вдруг она провалилась, и Константину открылась страшная обугленная рана. Ему даже померещился запах горелых костей.

Константин заморгал, и целителю показалось, что тот хочет потрогать осколки. Молодой человек вздохнул:

— Я тоже рад видеть тебя, Катасах, — он посмотрел на него с теплотой. — В любом виде.

— Боги! Какое счастье, что ты жив! Пусть даже в столь… хм неожиданном качестве. Больше всего я боялся, что ты не выдержишь, и что нити жизни не смогут стать с тобой едиными! У меня была одна гипотеза…

Катасах помахал ладонью перед его лицом:

— Это всё дело прошлое. Я научился прятать раны, чтобы не пугать её. Мою minundhanem. Ну, а ты-то что! Почему ты один? Почему ты так несчастен, мой мальчик? Почему твоя minundhanem не с тобой?

Светло-жёлтые нечеловеческие глаза на мгновение потускнели.

— Что ты знаешь, Катасах? Что видят мёртвые, когда уходят в посмертие? Я не видел ничего.

Катасах задумался, посерьёзнел и сел перед ним на корточки.

— Нас учили, что в посмертии мы переживаем раз за разом муки умирания ровно до тех пор, пока не выгорает всё то, что удерживает нас здесь и не отпускает в новое тело и новую судьбу. Я очень ждал, когда кончится мой кошмар. Знаешь, лабиринт ошибок, бесконечные тропы мучений. Ждал вечность, спорил со своими мертвецами. Со всем, что не сумел себе простить. А потом пришла Она, пришла сама, отыскала меня в этом лабиринте, и я захотел и смог жить. Насколько вижу, и ты в полной силе. Знаешь, — глаза Катасаха стали шкодливыми, — я так горжусь тобой! Тут на острове случился большой переполох, я всё видел. Но жизнь циклична, цепка и изменчива, насколько научил меня опыт. Устроить такое в одиночку, — тут надо быть крепким, очень крепким человеком! — он снова рассмеялся и с нежностью посмотрел на Константина. Взъерошенного, будто давно не спавшего, и ему так захотелось прижать его к себе, дать проораться и выкричать из себя все тревоги и всю боль.

Константин тоже рассмеялся, но через силу.

— Переполох! Как ты очаровательно это назвал!

— Потому что всё поправимо, друг мой. Всё поправимо, пока мы живы.

— Конечно. Этим я и занимаюсь. Исправляю, — Константин неприятно улыбнулся.

Изнутри него на Катасаха уставилась ещё пара чужих глаз, и это не Винбарр. Целитель посмотрел на него грустно и внимательно.

— Ты исправляешь всё. А следовало бы начать с себя. Большое мужество — найти и признать в себе изъяны. Это хорошее начало пути, мой мальчик.

— С себя? — Константин снова улыбнулся. — А знаешь, Катасах, малихор ведь не был «проклятием земли» или как вы там ещё называли его промеж собой. Меня отравили. Мне намеренно подмешали заразу в чашу. Просто потому, что кого-то не устроили планы моего отца. Понимаешь? Мне отказали в праве на справедливость, в праве на жизнь — за те решения, что принимал не я. Больше такого не будет. Больше никто не решит мою судьбу.

— Ты сам и решишь. И ты будешь честен с самим собой, взвешивая на весах всех своих сердец каждое решение. Не отнимая право на воздух у тех, с кем не по пути. Потому что — можешь. — Катасах просит. С большим достоинством и страстью человека, переполненного огромной любовью.

— У всего есть своя цена, — Константин пожимает плечами. — Преимущество облечённых силой и властью — платить эту цену не самим. Что? Я разочаровал тебя? Наверное, только это я по жизни и умею — разочаровывать. Ты вряд ли стал бы помогать мне, если бы знал, чем это обернётся.

Целитель внимательно читал молодого человека, и видел, что в его словах не было наслаждения могуществом или кровожадной радости, — только одиночество и боль. Пучина одиночества и топкие поля душевной боли.