Танец на цыпочках (СИ)

Было так плохо, что хотелось выть. Винбарр рванулся прочь, собрав всю волю и ненависть. Мерцающие в тесной темноте его заключения зубы предложили попробовать удесятерить потенциал, вспомнив силу надайга. Хм, пусть даже мёртвого, но попробовать определённо стоило!

— Не знаю как, но я сделаю из тебя удобрение, мразь…

Конечно сделает. И не одно. И не раз. Когда-нибудь. У него на это впереди чуть меньше вечности, потому что к тому времени от мёртвого короля останется примерно то же, что осталось от его мёртвого бога —

ни

че

го

…

От него осталась только неукротимая воля. И что-то вроде.надежды? Не то. Принятия? Ни за что. Понимание? Может быть. Он с трудом взял себя в руки и решил двинуться навстречу своему самому тёмному, закрытому и глубокому страху и вызвал в памяти наставницу, хранительницу мудрости, Мев. Когда-то притягятельные, зрачки цвета цветущей воды превратились в мёртвые осклизлые глаза и косили, а из порванного горла с хрипом выходил воздух.

— Я хочу стать как ты, Мев, стать мёртвым.

— Ты хочешь сбежать, маленький надайг.

Вот они снова сидят в святилище у алтаря, и Мев показывает, как вязать узлы из нитей жизни, чтобы отсрочить надвигающийся конец. Её рожки ещё без цветов, волосы заплетены в сотню косичек. Сложенная щепотью рука покачивается в такт терпеливому объяснению, почему именно так, а не эдак. Живые блестящие глаза будущей хранительницы мудрости лучатся пониманием и счастьем говорить с равным, разделяя переживания и сомнения.

Он бережно берёт её ладонь в свою и спрашивает то, о чем молчал всю жизнь.

— Почему ты так и не вернулась в святилище en on mil frichtimen²?

Длинные губы застывают на полуслове, она внимательно смотрит ему в белёсые глаза и видит, что ребёнок перед ней исчез, а его место занял взрослый мужчина, чуткий жрец и прекрасный воин. От неё исходит только покой.

— Мой бог меня предал, Винбарр.

— Почему ты не рассказала…

— И надломила твой Путь?

Она смотрит на кончики пальцев без ногтей.

— Мы все звали его там, в подвалах. Шептали его имя на остатках дыхания. Думаешь он нас слышал?

Он не смеет поднять глаза и глядит то в пепельные камни вокруг, то в грубо прочерченные линии на её щеках, пытаясь вдохнуть хоть немного принятия услышанного. Ему становится так больно, что хочется вырвать из груди осколки печальной правды вместе с сердцем, подарившим только ложь и слепоту, за которые он отдавал раз за разом всё, чем бы он ни обладал. Не оставляя для себя

ни

че

го

…

— Зачем тебе божества, Винбарр?

— Как зачем… чтобы служить? нести Волю оттуда в наш мир? — неродившиеся ответы разбивались калейдоскопами крошащейся мозаики, изначально ложные, изначально неверные. Он умолк. Только белёсые зрачки буравили темноту, не замечая сладких улыбок, пьющих его боль. Больше не было необходимости в богах.

— В чём твоя Воля, Винбарр?

— Хранить жизнь и её законы… защищать… любить, — он внезапно захлебнулся вкусом всего, что было в слове «любить», ощутив внезапный удар молодого сердца и растерянно оглядел свою темницу. Как будто ничего не изменилось. И всё стало иным. Ещё один удар оглушил его и наполнил радостью, дал музыку самой Жизни.

— Что наполняет тебя, Винбарр?

— Ненависть… гнев? — он искал хотя бы что-то настоящее внутри, и вдруг неожиданно спокойно посмотрел в глаза dob anem shadi. И с удивлением понял, что ничего не чувствует. Разве что отстраненное любопытство. Гнев, ненависть и бессилие покинули его, освободив место чему-то большему, чему-то важному.

— Видишь, как всё оказалось просто, — напротив него была Мев, и бутоны на её рожках раскрывались один за другим.

— Спасибо тебе, Мев.

Она расхохоталась.

— Бестолковый, Мев здесь нет. Ты снова говоришь сам с собой.

Его взгляд лучился пониманием и покоем. Потому что для радостей, сожалений и страданий не осталось

ни

че

го

…

Узилище перестало давить теснотой.

Если бы у него была голова, она бы кружилась. Винбарр пьяно улыбнулся и вдохнул несуществующей грудью. Он ощущал одно только Блаженство. Блаженство было вне позволений, вне всего, что разделяло его измученный разум, блаженство разорвало его жажду свободы, и она внезапно потеряла своё значение, став парадоксальной препоной, скрывая от него тёмные неведомые горизонты.

Dob anem shadi словно агонизировал. Мёртвый король склонил набок рогатую — о, ему пока хотелось думать о себе как о живом! — голову и вслушался.

Нет-нет. То не было агонией в полном смысле. То были границы, чёткие, яркие, привнесённые извне чьей-то чистой волей, настолько чистой, что она обогащала его Блаженство. Границы бережно, но неотвратимо, сжимали, собирали dob anem shadi, спрессовывали его в точку, отнимая у него всё напряжение, мягко глушили сопротивление чёрного естества. Винбарр беззлобно улыбнулся. Чёрный злобный мучитель полностью потерял для него важность. Его внимание обратилось к источнику, распространявшему нежные и твёрдые, как тугие бутоны, границы.

Renaigse³ и on ol menawi⁴ и точка невыносимого напряжения между ними. Ох уж эти minundhanem5. Таинство меж двумя таковым и должно оставаться.