Танец с огнем

– Какие милые люди! – сплетя пальцы, воскликнула Люша. – Нашего писателя Достоевского на них не хватает!.. А что же ты?

– Сначала я сам выступал. Не только акробат я, еще куклу могу водить. Кашпарек тот самый, от прадеда достался он, а мама его починила для меня. Пока тепло было, мне подавали хорошо люди добрые. А потом дедку-шарманщика встретил я, и стали мы вместе жить и ходить по дорогам…

Люша склонила голову, охватила острым взглядом щуплую фигурку мальчика.

– Всю вашу амуницию после смерти дедки хозяин забрал. Но ведь тезку-Кашпарека ты ему оставить никак не мог. Это прадедово наследство и от матери память…

Быстрым, почти неуловимым движением Кашпарек вытащил из-за пазухи пригоршню разноцветных тряпок, встряхнул ее, бросил на пол, что-то перехватил, повел свободной рукой, и тряпки вдруг ожили, превратились в коротконогого человечка с длинным чернявым лицом и лукавыми глазами. Человечек потянулся, как будто разминая затекшие члены, и неожиданно пропел страстным и низким голосом, идущим как будто из угла комнаты:

– Братья-други, счастьем жизни опьяняйтесь!
Наше все, чем до сих пор владеет враг!
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Солнце в небе, солнце красное – наш стяг!

(стихи – Н.М.Минского, написаны в 1905 году, – прим. авт)

– Кашпаречек! Ну зачем ты опять?! – с горестным упреком воскликнула Оля.

Люша изумленно-весело подняла брови, а Капочка, до сих пор смирно сидевшая в углу на стуле, радостно охнула, засмеялась и захлопала в ладошки.

Марионетка тут же повернулась к девочке, простерла ручки в ее сторону и визгливо зачастила:

– Ты – красавица-девица,
Я – урод, лишь подивиться,
Ты живешь в тепле и неге,
Я ночую под телегой,
Любит всех лишь Боже наш…
А ты мне монетку дашь?

– Мамотька, мамотька, дай, дай ему денюшку! Сколее!

Капочка соскочила со стула и от нетерпения затопала ножками.

– Сама, коли желаешь! – Люша достала из кармана кошелек и выдала дочери полтинник. Капочка с нескрываемой опаской приблизилась к подрагивающей от нетерпения марионетке и издалека протянула монету. Кукла вдруг подалась вперед, широко распахнула рот и, подпихнув рукой, спрятала полтинник за щеку.

– А-а-х! – всхлипнула от восторга Капочка.

– Спасибочки вам, – прошепелявил Кашпарек и низко поклонился, коснувшись пола раздвоенным колпачком.

* * *

– Я бы отравила их, что ли, – задумчиво сказала Атя брату, рассеяно почесывая шелковистый загривок Феличиты. – Разве Лизу попросить яду сделать?

– Да зачем тебе?! – удивился Ботя. – Что в них? Ребята как ребята. Кукла у Кашпарека и вправду забавная…

– Ты дурак и не понимаешь. Добрый дурак, – уточнила Атя. – Люшика теперь в них играть будет, а нас – побоку. Ей же все равно – с кем. Капка – родная, это особ статья. А эти – интереснее нас, разве не видишь? Она хорошенькая, как картинка в журнале, а он со своей куклой разными голосами говорит… И как они вместе прыгать могут, и пирамиду делать – ты видел? Это – театр, то, что ей всегда надо, не твои улитки потрошеные, от которых всем блевать охота, кроме Аркадия Андреевича… Но где он, и что ему до нас дела, если он и Люшике-то на письма едва отвечает…

– Выдумываешь ты, Атька, все, – пробурчал Ботя, снова склонившись над томом Брэма, посвященным земноводным, который он со всей тщательностью изучал еще с осени (Атя любой текст читала бегло и с выражением, но отказывалась писать, Ботя, напротив, читал медленно и с трудом, зато писал правильно и красиво). – Охота тебе.

– А вот и не выдумываю, – покачала головой Атя. – Я чувствую так. И я права. Вот увидишь.

* * *

Из окна конторы, в проеме между голыми и жалкими по зимнему времени кустами сирени видно раздольное пространство заснеженных полей, залитых растопленным маслом золотистого солнечного света. Недавняя оттепель вылепила в полевом снегу плавные, совершенно плотские изгибы и покрыла их толстой глазурной коркой наста. Как будто неизмеримо огромное гладкокожее существо нежится в предвечерней и предвесенней истоме…

– И все-таки никакими усилиями нельзя из Золушки сделать королеву, – фальшиво вздохнул ветеринар Викентий Павлович, поправляя синие очки, которые позволяли ему видеть мир в более спокойном свете. – Конечно, она может в прекрасном наряде танцевать на балу, и никто не отличит ее от воспитанных в свете дам, но…

– Любой молодой женщине, независимо от происхождения и воспитания, было бы нелегко в одиночку управлять таким огромным хозяйством, – возразил агроном Дерягин.