Танец страсти

Когда идеально прямая спина Ингрид исчезла за спинами других прохожих, Малин еще некоторое время посидела на скамейке, осмысливая перемены, произошедшие с подругой. “Снежная королева, прежде лишь поддерживавшая светскую беседу с жизнью, теперь сошлась с нею накоротке, — подумала девушка. — Как ужасно, что эта встреча с настоящим так мучительна”.

Малин поймала себя на том, что в ее голове крутится латинское название — Viscum album. Что это? Это как-то связано с тем, о чем они только что говорили… Ну разумеется — это же научное название омелы! Она вспомнила, как дядя Ларс, прочтя очередную статью, рассказывал, что целебные свойства омелы — так считают антропософы — зависят от дерева, на котором она паразитирует.

Омела — сначала всего лишь маленький слабый росток, незаметный паразит, источник ложной надежды… Для нее почти нет места, но она укореняется и растет, и не замечать ее роста — значит, не думать о будущем.

Малин выпрямилась на скамейке, пораженная тем, что ее собственные мысли о ложной надежде удивительно перекликались с недавно перечитанным мифом из Эдд. На этот раз ее внимание остановило убийство Бальдра, с которого и начинается гибель богов. Это была очень важная сцена, но девушке никак не удавалось связать ее с остальными сценами “Меда поэзии”. А ведь там тоже присутствует омела! Слабый ничтожный побег, который в руках слепого бога становится орудием убийства[11].

Малин быстро шла к выходу из сквера. Конечно, главным действующим лицом ее спектакля должен стать маленький древесный паразит, поселившийся на Мировом Ясене! Если ей повезет и Олаф еще в театре, она прямо сейчас попробует объяснить ему партию. Девушка отчетливо представляла себе этот танец: тихое скольжение, которое приведет к страшной катастрофе. Росток омелы едва различим на фоне мощного Иггдрасиля, но гигантское дерево дрожит от любого его легкого трепетания… Только бы Олаф не ушел до ее прихода!..

Он нашелся раньше, чем слова, с помощью которых она могла бы объяснить, как именно ему предстоит танцевать и чего она хочет от этой партии. Глядя на бледное веснушчатое лицо Олафа с чуть просвечивавшей кожей, на его тонкую, еще мальчишескую фигуру, она сказала:

— Ты будешь танцевать в спектакле омелу.

— Кого? — парень удивился, должно быть, он никогда не слышал о существовании такого растения.

Малин принялась рассказывать о Хёде и Бальдре, об Иггдрасиле, потом упомянула даже о мнимых лечебных свойствах омелы.

Когда она закончила, Олаф задал новый вопрос:

— А почему я? — и Малин оказалась в тупике.

Она боялась сказать Олафу что-нибудь лишнее о его внешности, тем более — о характере. Как это трудно — предложить танцевать не героя, даже не какой-нибудь отрицательный персонаж, а что-то безвольное, аморфное, послужившее к тому же источником страшных бед…

Малин продолжала свои многословные невнятные объяснения и, вглядываясь в еще как бы не определившиеся черты лица Олафа, думала, что лучшего танцора для этой партии и представить невозможно. Вот он прижимается к сцене, трепеща всем телом, — и рассеянная Фригг не замечает его… Малин так увлеклась этой воображаемой картиной, что неожиданно умолкла на середине фразы. И спохватилась, лишь когда недоумевающий Олаф опять начал о чем-то переспрашивать.

— Ты же все так тонко чувствуешь, — сказала она. — Я просто уверена, что у тебя получится замечательно! Ну что, ты согласен танцевать?

— Хорошо, только, может быть, ты потом объяснишь как-нибудь попонятнее?

— Конечно, — уверенным тоном ответила Малин, в глубине души подозревая, что ей придется потратить на работу с Олафом не меньше сил, чем на все остальные партии, вместе взятые.

Высокий дом с погашенными окнами. Ее дом. За последние месяцы Малин так часто видела эту картину. Погашенные окна усиливают одиночество человека, находящегося на улице, а редкий огонек в темноте, наоборот, сулит тепло и сочувствие. Подходя к своему дому, она всегда так надеялась, что хотя бы одно окно светится! Так же, как во время спектакля старалась найти внимательные глаза, ради которых стоило продолжать танец. Но сегодня все окна были темны.

Каждый раз, когда опускался занавес, Малин казалось, что она больше не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Но потом она доползала до душа в гримерке, и появлялись силы, чтобы одеться и идти домой, а иногда и для того, чтобы поехать куда-нибудь вместе со всей труппой и полночи отмечать день рождения или какое-нибудь другое событие. Настоящая усталость накатывала, когда в лифте она нажимала кнопку своего этажа. Расстояние от лифта до двери квартиры превращалось в почти непреодолимую дистанцию. Бывали дни, как, например, сегодняшний, когда она всерьез опасалась, что упадет, едва только переступит порог.

Пока девушка возилась с застежками пальто, раздался телефонный звонок. Поборов искушение не брать трубку, Малин добрела до аппарата и упала в кресло рядом с ним. В трубке раздался голос Йена.

— Так и думал, что ты сегодня появишься поздно.

— Да, много работы, — с трудом выдавила Малин, не испытывая никаких эмоций оттого, что он все-таки позвонил ей.