Танги

Танги знал: если бы отец побывал в лагере, он понял бы, что не бывает людей «знатного рода». Он научился бы любить людей за них самих, а не за то, чем они кажутся. Он относился бы к людям точно так же, как относился к жизни. И вообще, его доброжелательное отношение к жизни, быть может, только поза? Танги пытался понять, когда же отец становится в позу: когда спрашивает: «Она знатного рода?» — или когда запросто болтает с бродягой. Вот в чем заключалась разница между Танги и отцом: для Танги все на свете были знатного рода, даже собаки и кошки. Он не желал замыкаться в узком мирке, состоящем из знатных людей и «стильной» мебели. Танги не был знатного рода. Он чувствовал, что ему ближе те, кто страдает, чем те, кто благоденствует; он был инстинктивно на стороне жертв. Он был с забастовщиками, против блюстителей порядка, с ворами, против полиции. Он не мог бы точно выразить свои чувства, но он узнал, что вора отделяет от порядочного человека совсем не высокий барьер… Он узнал много вещей, которых не хотел никогда забывать. Он знал, что отречься от молчаливо шагавших рядом с ним людей — значит отречься от самого себя, отречься от всего, что дало ему силу выстоять: от любви к этим мужчинам и женщинам «низкого происхождения», умеющим бороться лишь с помощью терпения и стойкости.

Порой у Танги с отцом бывали крупные ссоры. Случалось, что Танги не хотел разговаривать. Он так привык замыкаться в себе, что ему было трудно жить в обществе и принимать участие в разговорах, которые его не интересовали. Отцу казалось, что своим поведением Танги осуждает его, не может простить ему прошлых заблуждений. Разыгрывались скандалы. И снова стена враждебности вырастала между этими людьми, которые в глубине души любили друг друга, несмотря на их недостатки, а может быть, даже за них. Но они с трудом выносили друг друга.

К тому же Танги постоянно думал о матери…

И вот однажды отец сказал ему, что его мать жива: он встретил ее на улице.

— Не может быть! — воскликнул Танги. — Она пришла бы сюда узнать, не слышал ли ты чего-нибудь обо мне!..

— Нет… Она меня боится. Она думает, что это я выдал ее и посадил в концлагерь.

Танги замолчал. Его тоска вновь оживала… Тщетно пытался он ее усыпить. Она возрождалась независимо от его воли. Танги спросил:

— А это неправда?

— Не совсем. Мне пришлось дать полиции кое-какие сведения…

Танги почувствовал жалость к отцу. Он никак не мог понять этого человека, которому не хватало такой малости, чтобы стать настоящим человеком. Он стыдился за него. Он подумал, что, должно быть, очень тяжело изо дня в день притворяться, никогда не быть самим собой.

— И вообще, — продолжал отец, — пусть она ко мне не пристает! Иначе ей не поздоровится! Стоит мне слово сказать — и ее снова посадят за решетку!

Танги не отвечал. Он не находил слов, чтоб возразить. Его не удивило, что мать жива. Он был готов к тому, что она может оказаться в Париже. Но что кроется за этими прозрачными угрозами отца? Танги задумчиво рассматривал свои руки. Сколько раз он представлял себе минуту, когда вновь увидится с матерью! А теперь, когда эта встреча стала возможной, он испугался. Он почувствовал странную неуверенность. Ему хотелось отдалить эту минуту. Он пробормотал:

— Быть может, это была не она?

— Какой вздор!.. Как можно не узнать женщину, с которой прожил больше десяти лет!

— Да-a, это верно!

Танги посмотрел на отца. Этот человек, выдавший жену и сына и отправивший их в лагерь, остался все таким же — он снова угрожал. Танги содрогнулся. Он подумал, что ни война, ни оккупация, ни разорение, ни голод не смогли изменить некоторых людей. Они остались точно такими же, какими были раньше; они ничуть не изменились с 1938 года. Они по-прежнему полны низкой ненависти и мелочного тщеславия. Это старый, мертвый мир. Но этот мир, умирая, отчаянно цепляется за жизнь. Танги понимал, что мир этот мертв. Но чем его заменить?..

— У нее, наверное, и сейчас неприятности с полицией. Эта ее вечная игра в политику!..

Танги снова стало страшно. Неужели этот человек способен вновь совершить то, что уже сделал когда-то? Вновь отправить в ссылку собственного сына и его мать? Танги знал, что он на это способен, хотя он человек и не злой. Но он трус. Он жесток, как все трусы, у которых не хватает мужества умереть за идею. Танги чувствовал жалость к нему. Это был жалкий человек.

IV