Танцующий ястреб

Мать подбегает к ребенку, смотрит ему в глаза и вдруг чувствует свою беспомощность. Как быть? Она стыдится своего сынишки и не находит слов; ей неловко, ужасно неловко. Ее страшит то, что ребенок уже почти знает. Ребенок и мать пристально вглядываются друг в друга, словно встретились после долгой разлуки; они прекрасно понимают, в чем дело, и тогда наступает минута великого откровения, но лишь во взгляде и в молчании:

— Мама, я уже почти знаю.

— Да, сынок, сдается мне, ты почти знаешь.

— Мама, оставь меня у забора.

— Нельзя еще, сынок.

— Мама, но ведь завтра или послезавтра снова приведут вороную, гнедую или сивую.

— Сынок, я хочу уберечь тебя еще сегодня, завтра.

— Мама, разреши мне посмотреть.

— Я хочу оградить тебя, сынок.

— Мама, но завтра, послезавтра это снова повторится, и ты все равно не устережешь меня.

— Пускай, сынок, но сегодня я еще уберегу тебя.

— Дети, марш по домам. — Это сказано уже вслух, выражено словами, не молчанием. Однако дети умудрялись, сделав большой крюк, миновать дом и снова потихоньку подкрасться к забору.

Жеребец хрипло пел в конюшне, а высокие люди суетились на площадке. Они убирали оттуда колоды для колки дров, грабли, козлы для распиловки кругляшей, очищали площадку от всевозможных предметов, чтобы там было пусто, когда откроются двери конюшни.

Матери и девушки кружили неподалеку, откидывая волосы с потного лба. Потом взрослые, убиравшие площадку, подошли к коновязи, где стояла гнедая, вороная либо сивая, отвязали веревку и стали водить кобылу туда, сюда, выискивая подходящее место. Потом в последний раз окинули взглядом площадку — теперь можно отворять ворота конюшни.

Один из них распахнул ворота. Послышался грохот, потом наступила тишина и появился жеребец. Взрослые, которым разрешалось быть на площадке, засуетились, слышны были их громкие голоса. В этот момент дети люто ненавидели взрослых за то, что им можно свободно расхаживать по площадке и быть рядом со всем этим. Взрослые в ту минуту не думали о детях, а дети, наблюдая за происходящим из своего укрытия, думали о взрослых и ненавидели их за то, что им можно убирать площадку и заниматься всем остальным. А матери и девушки, откидывая волосы со лба и глаз, кружили неподалеку от площадки.

Потом жеребец встал на дыбы и как бы вознесся над людьми и заборами, над овином и деревьями. Он был как огромная птица и, как птица, стоял на двух ногах.

Наступила великая тишина, и вокруг ничего не было, кроме черной головы и черной морды жеребца.

В какой-то короткий миг вздыбившийся жеребец, похожий на огромную птицу или на великана, взглянул на людей — лилипутов, и люди устыдились. То была языческая минута перед великой святой минутой зачатия, когда вороной жеребец царил над деревней и все люди, — и те, что были на утрамбованной площадке, и матери с девушками, что упорно кружили невдалеке, и укрытые в лопухах дети, — чувствовали себя виноватыми перед ним и поклонялись ему.

Когда великая минута зачатия была уже позади, взрослые приуныли, а детьми овладела злость и жажда мести. Как хотелось им отомстить взрослым, содрать с них одежду и посмотреть, какие они голые. После великой минуты зачатия дети под одеждой увидели наготу людей.

Ребенок шел за отцом, за матерью и знал, что они под одеждой голые. Ребенок раздевал отца своего и мать и разглядывал их наготу.

Ребенок шел за ксендзом и знал: он тоже голый, и разглядывал, как идет этот голый ксендз, какая у него спина, ноги. Ребенок забегал вперед, чтобы увидеть спереди наготу ксендза, он знал: ксендз голый, и мог теперь содрать с ксендза его непроницаемо-плотную черную сутану.

Но прежде всего надо было дать выход злости. Как только завершилось то на утрамбованной площадке, мы помчались далеко, в сады, забрались в высокие лопухи и там как следует разглядели друг друга. Но злость не прошла, хотелось отомстить, отомстить во что бы то ни стало. Соседский Эдек вдруг расплакался. «Ты чего?» — спросили мы. Он не знал, как ответить, но ясно — он плакал от злости.

Мы повырывали с корнем все лопухи, но это не успокоило нас. Отсекли прутьями головки цветов у заборов, да разве это месть?

Потом помчались на полянку, где росли ивы, и там, в дуплах деревьев, нашли воробьиные гнезда. Вытащив оттуда не совсем еще оперившихся птенчиков, мы усадили их рядком на жерди забора. Воробышки сидели послушно и с любопытством разглядывали клейкий весенний мир.

Отступив от птенцов, мы вынули из карманов рогатки. Град камней обрушился на воробьев, но спервоначалу мы промахнулись. Удивленным птенцам, казалось, было даже приятно дуновение воздуха от близко пролетавших камушков.

Но вот кто-то попал в цель, и воробышек упал с жерди. Теперь надо было ощупать его, своими глазами увидеть ранку. Надо было увидеть этот первый окровавленный, еще не отвердевший, с белой каемочкой клювик. Потом воробышки попадали один за другим. Мы положили их в карманы и понесли домой — кошкам на угощенье.

Но вообще-то мы вовсе не хотели убивать воробьев, не это нам было нужно.

Нам хотелось стать взрослыми — тут же, немедленно.

V