Танцующий ястреб

У садов я попрощался с дядей Миколаем и другими стариками и направился к избе, где жила моя сестра.

Несмотря на гневное равнодушие стариков, я еще надеялся купить, верней, выстроить в родной деревне тихий дом в тихом саду, подальше от главной дороги.

Идя один через сады, я как бы назло старикам вообразил мой будущий тихий дом среди тихих деревьев. Я открывал в нем двери и окна и радовался ему, как ребенок, любовался моими будущими, созданными фантазией деревьями и животными.

Так, поглощенный своими мыслями, дошел я до сестринской избы. Здесь, в этом доме, я родился. Он был уже очень стар, стены скособочились, нижние бревна подгнили, а крыша осела от времени, замшела, и солома на ней смешалась с землей. Недалеко от избы стоял новый каменный дом, уже почти готовый.

Я настежь отворил дверь старой избы и вошел в сени. Сени были темные, скудный свет едва проникал туда сквозь три маленькие, будто книжки, оконца над дверями с рамами крест-накрест. Освоившись с полумраком, я стал различать какие-то предметы и тряпье, висевшее на стенах.

В сенях стоял старый, трухлявый стол, мой старый знакомый, сделанный веселым молодым столяром, что жил тогда на краю деревни.

На вколоченных в стену гвоздях висела ветхая одежда и мешки. А в углу я увидел старую рубаху. И узнал рубаху моего отца, умершего одиннадцать лет тому назад. Когда-то она, верно, была белая, в цветную полоску. Теперь от белизны и полосок мало что осталось, такая застарелая была на ней грязь, особенно на воротнике. Рукава рубахи были высоко подвернуты.

Я догадался, что рубаху, видно, сняли с отца в тот августовский день, день его смерти. Умер отец в одночасье, с утра пошел в поле работать, занемог, но домой, хотя и через силу, воротился сам. Кто-то побежал за ксендзом, в это время отцу и сменили рубаху; грязную сняли и повесили в сенях на гвозде, а чистую надели. Так, в чистой рубахе, он и принял ксендза и в чистой рубахе скончался. В смертный час на лице его не было печали. Говорить он уже не мог, но улыбался и все поглаживал грязными пальцами чистую рубаху, будто радуясь чему-то, может, что переодеться успел; кто знает, не это ли помогло ему умереть спокойно и легко.

Без сомнения, грязная рубаха висит в сенях с того самого дня, когда отец воротился с поля и умер. Вот и сухая ячменная ость с тех пор торчит в ней, и старая паутина протянулась от воротника к стене.

Я коснулся рубахи — она была холодная и очень ветхая. Пальцы мои еще держали старое, грязное полотно, когда кухонная дверь вдруг отворилась и в сени вышла моя сестра, Катажина, высокая, тощая и сутулая.

Увидев меня в углу сеней, она удивилась и спросила, почему я не вхожу в избу. «Да вот, — ответил я, — узнал старую отцовскую рубаху и маленько задержался». Сестра взглянула на меня в растерянности и, помолчав, сказала: «Да, так и висит тут…»

Потом она повела меня в избу, и мы, усевшись там, разговорились.

Я сразу сказал ей, что ищу тихий дом с садом в нашей деревне и хотел бы либо купить такой дом, либо поставить и поселиться в нем навсегда.

Почему мне хочется как можно скорее уехать из большого города, я ей тоже объяснил. Она ужасно удивилась, так удивилась, что сразу же стала раздраженной и недовольной. Но тут же постаралась прикрыть свое раздражение улыбкой и этой улыбкой стала бороться со мной.

Потом она вышла в кухню, оставив меня одного. Я смотрел на дверь и знал, что там, за дверью — сени, а в сенях на гвозде вот уже одиннадцать лет висит старая отцовская рубаха.

Мысленно я пытался представить себе место моего будущего дома; но мне это не очень удавалось, ведь я сидел напротив двери, а за ней были сени, а в сенях, на гвозде, висела старая отцовская рубаха.

«Что станет с этой рубахой, когда сестра переедет в новый дом? — вдруг подумал я. — Она ведь разберет старую хату, а прежде заберет все оттуда, какие-то вещи возьмет с собою в новый дом, что-то выбросит на свалку или сожжет. А куда денет старую рубаху?»

Сестра вернулась с тарелкой горячего борща, а мне страшно захотелось спросить ее, куда она денет отцовскую рубаху, когда будет выносить вещи из избы. Но постеснялся и не спросил.

За едой я снова заговорил о тихом доме в тихом саду, который хотел бы купить себе или выстроить. И как в разговоре со стариками приводил различные доводы, и так же выкатил сестре на обозрение всю глыбищу большого города.

И убедился, что со стариками говорить было куда легче. Толку, правда, я не добился, ню зато быстрей приходили на ум доводы и аргументы в защиту моего решения. С сестрой разговор не клеился, видно, сел я неудачно: прямо передо мною была дверь в сени, где висела отцовская рубаха. Из-за этой рубахи речь моя утратила плавность, я бормотал что-то невразумительное, заикался. Рубаха помогала сестре, а она разными способами — то улыбкой, то короткими насмешливыми фразами — старалась выбить у меня из головы мой замысел и брала надо мной верх в разговоре.