Танцы по-нестинарски

Часом позже с юго-запада, где уже несколько раз сверкали сухие зарницы, на Гончаровку стремительно надвинулся широкий грозовой фронт. Звёзды погасли, будто их задул промчавшийся над селом ветер. Обрадованно прошумела листва. В ответ небо грозно заворчало и воткнуло в каменный лоб ближайшего холма молнию. Хлынул дождь.

Захар лёг рано, но уснуть долго не мог. Ломило в висках, перед глазами мельтешили белые мухи. Он ворочался, представляя, как его письмо едет где-то в почтовом вагоне, пытался мысленно заглянуть в квартиру Сергея, но почему-то, кроме зеркал и ковров, ничего не мог представить. В богатых домах, говорят, всегда много ковров. Наверное, есть ещё книги. Ведь Серёжа – его Серёжа! – как-никак учёный. Почти что профессор. Вспоминал Захар также жену сына, а особенно внучку, но и из этого ничего не получилось. Видел-то он их всего раз, лет шесть назад, да и то мельком. Не пойдёшь же сдуру в хату, когда там гости... Если бы он знал, что не чужие они ему. Если бы знал!

Грома Захар, как ни странно, не слышал, а вот лопотание дождя уловил сразу.

«Слава богу, – подумал он, улыбаясь про себя. – Напоит наконец землицу. Пыль прибьёт, окна промоет».

С этой мыслью Захар заснул.

И приснился ему сон...

Будто по всей Гончаровке вишня цветёт. Много её – как до войны. Садок возле садка. И везде праздничное белое сияние, музыка и люди. Нарядные, весёлые. Друг другу улыбаются, друг с другом заговаривают.

«Свадьба, что ли?» – удивился Захар.

Пошёл и он себе. Да так легко, что и не поймёт: идёт он или летит.

Тут музыка громче заиграла. Быстро. Горячо.

Люди перед Захаром расступились. И деревья в сторону тоже отошли.

Глядит Захар, а перед ним посреди сада его сын, Сергей. Молодой, красивый. И сорочка на нём белая, вышитая. Лица, правда, толком не разглядеть: солнце землю пригрело, парует она и вся как бы в мареве. Пляшет сын. Голову запрокинул, руки в сторону развёл, будто всех обнять хочет, улыбается. И всё по кругу, по кругу. Быстро, легко, красиво.

«Молодец, сынок!» – хотел крикнуть Захар, да так и занемел.

Вдруг увидел он, что никакой это не пар, а дым горький. И не комья молодой земли под босыми ногами сына, а головешки. Да не остывшие, а бело-сизо-алые. Смотреть на них – и то больно!

«Беги, Серёжа! Ко мне, сынок!» – кричит Захар и с ужасом понимает, что не слышно его голоса. Нет его!

И люди не слышат, ни о чём не догадываются. Ходят рядом, переговариваются, на Сергея уважительно поглядывают. Танцует мол, красиво.

Рванулся Захар к сыну, а ноги – ни с места.

Тут Сергей лицом к нему повернулся.

Оказывается, на лице его вовсе не улыбка, а мука лютая. Плачет он, а слёзы жар сразу сушит. Зовёт отца – губы только в гримасу боли складываются.

«Где ты, дождь?! – обратился к небу Захар. И опять без слов: – Спаси сына моего! Погаси угли!»

Нет дождя.

А Сергей уже последние силы теряет. Шаги его по огню всё неувереннее становятся, всё медленнее. Вот-вот упадёт.

Напрягся Захар так, что жилы на шее вздулись, прорвал-таки немоту.

«Подожди, сынок, я сейчас...» – крикнул он и проснулся.

Ничего не понимая, Захар несколько минут всматривался во тьму. Перед глазами всё ещё стояло обезображенное болью лицо сына, грозно светились раскалённые угли.

«Что за наваждение? – испуганно подумал старик, вспоминая подробности сна. – Не к добру такие танцы».

Захар встал с кровати, поспешно закурил. Он так разволновался, что в груди опять закололо, будто сердце при каждом ударе натыкалось там на осколок стекла.

«Письмо – ерунда, – подумал Захар. – Непонятное оно, одни намёки. Да и идти будет дня три-четыре. Дурень я, дурень. Такая радость – сын отыскался, а я письма шлю. Ехать надо! Самому. Лететь! Самым скорым самолётом. И не когда-нибудь, а прямо сейчас. Утречком».

Он включил свет и стал собираться в дорогу, прикидывая, какие гостинцы можно взять в Киев и какие слова он скажет своему Серёже.

Придерживаясь за перила лестницы, Лахтин вышел на улицу.

Некоторое время бездумно стоял возле дома Ляли, не зная куда идти и что делать. Непостижимо! Его Мышка – и этот... брезгливый, уничижительный тон. Продуманные фразы и суждения, будто она зачитывала обвинительное заключение. Но главное – их суть! Всё преувеличенно, тенденциозно подобрано, заострено. Чтобы больнее ранить! Царство, душа, деньги... Получается, что он чуть ли не губитель человечества. Какая муха укусила Ляльку? Откуда у женщины такая рассудочность и рационализм? Возможно, он в чём-то и был не прав. Невнимательный там, эгоистичный. Но ведь такова современная жизнь. Так-живут если не все, то многие. Никто никому не нужен, Ляля. И я тебе, значит, не нужен... Боже, как давит в груди! Я стал истериком... Ничего страшного не произошло. Ну озлилась Лялька, наговорила гадостей. С кем не бывает. Не прогнала ведь, не оттолкнула. Значит, всё образуется.

Лахтин спустился мимо «Детского мира» на Крещатик, выпил в автомате газированной воды. Немилосердное солнце плавило асфальт, загоняло прохожих в тень.

«Надо вызвать машину, – подумал Лахтин. – А Мышку придётся подержать на расстоянии. Или вообще... С глаз долой – из сердца вон».