Тарикат (СИ)

— Дело говоришь, — обрадовался Карим-ата. — Так и поступим.

Мы стащили все курпачи в дальний угол, чтобы не пугать и не тревожить нашу гостью. И улеглись спать. Но заснуть я так и не смог, потому что было невыносимо тесно и душно. Да еще и Карим-ата храпел так страшно, словно его кто-то душил. Не давали спать и страшные мысли. Я представлял, что жители Баланжоя узнали про обман и пришли, чтобы убить нас всех. Мне чудились тяжелые шаги за дверью, громкий стук. Я видел мелькающие перед своим лицом ножи и покрывался от ужаса холодным потом. Сарымсак говорил нам о непримиримости и кровожадности жителей кишлака, которых он называл «горные люди». Он сам тоже был горным человеком, и я сам убедился в его нечеловеческой силе, когда он почти поднял Рамади на самом опасном участке тропы. Не знаю, были ли мои мысли пророческими, но я ожидал чего-то страшного, что должно было вот-вот случиться.

Промучившись так несколько часов, я решил подняться и выйти на свежий воздух. С трудом перешагивая через раскинутые руки и ноги, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, я добрался до двери, закрытой ради безопасности на огромный железный засов. Он был проржавевшим и неровным, и я ухитрился ободрать о него ладонь до крови. Но все-таки сумел поднять и осторожно нажал на деревянную створку. Дверь подалась, но жутко заскрипела, я совсем забыл, что скрипела она всякий раз, как кто-то заходил в комнату. За спиной раздался громкий шепот. Я вздрогнул и обернулся.

— Я с тобой, — прошептал Азиз, выбираясь из своего угла. — Сил моих больше нет здесь находиться.

Во дворе Азиз спросил:

— А куда пойдем?

Я сам не знал, куда идти. Сначала у меня было простое желание выбраться из душного помещения, а теперь я вдруг понял, что и во дворе находиться не могу. Мне хотелось избавиться от навязчивой тесноты города и вдохнуть свежий воздух, не оскверненный человеческим дыханием.

— Пойдем, куда глаза глядят, — ответил я Азизу, — пойдем, пока достанет сил идти.

Он засмеялся:

— Лучше в последний раз посмотрим на горы. Когда еще повезет оказаться здесь?

Воздух насыщался прохладой, напоминающей о скором рассвете. Мы прошли через беднейшую часть города, застроенную глинобитными лачугами, и добрались до знакомой тропки, по которой еще вчера утром с легкой душой направлялись в кишлак Баланжой. В темноте горы были едва различимы, и молодой месяц не мог их осветить, но на востоке уже заметно светлело. До восхода оставалось совсем немного времени.

Из города со всех минаретов уже слышался призыв к утреннему намазу. В тишине он казался далекой и тихой песней, слов которой невозможно было разобрать. Следовало бы помолиться, но мы чувствовали себя учениками, удравшими с уроков, и решили в этот раз обойтись без молитв, наивно рассчитывая, что за нас помолятся другие, и Аллах всемилостивый не заметит этот маленький проступок — наше молчание во всеобщем хоре голосов. К тому же, трава уже стала мокрой от росы, а мы не взяли с собой молельные коврики.

Мы стояли, прислушиваясь к далеким звукам города, к первым вскрикам просыпающихся птиц. Казалось, что слышно даже движение насекомых, расправляющих крылья после сна. Все готовились встретить утро. Если бы не беспокойные мысли, я чувствовал бы себя совершенно счастливым.

Самый край солнца уже показался над горами, еще не до конца оформившийся, похожий на узкую яркую полоску, и в этот момент что-то ожгло мне грудь, что-то похожее на раскаленный уголек из очага. Я невольно прижал руку к груди и почувствовал под пальцами оберег, который постоянно носил на шее. Это был треугольный шелковый мешочек, в который Сапарбиби зашила травы от сглаза, собирая нас в дорогу. Сейчас он казался раскаленным и живым, пульсирующим в такт сердца. И он светился знакомым красноватым светом. Я испугался, что Азиз заметит эту странность и начнет расспрашивать — ведь дело было в том, что я улучил момент, вспорол мешочек и припрятал в нем то самое странное семечко, что нашел в старой могиле. Это было лучшее место для его сохранности, самое надежное. И вот теперь оно о себе напомнило.

Солнце уже поднялось, и Азиз радостно закричал:

— Смотри, смотри! Даже отсюда видно ту скалу, на которой стоит Баланжой. Видишь, вон тот светлый участок, что будто бы выдается вперед? За ним та самая горная тропа, с которой чуть не сорвался Рамади. Жаль, что минарет не разглядишь из такой дали. Было бы у нас такое устройство, чтобы приближать предметы. Глянул в него, и все видно. Отец говорил, что такие штуки привозят из Китая. Но я думаю, что все это сказки. Ни разу не видел.

Я глянул туда, куда он указывал, и тоже разглядел едва заметный светлый треугольник скалы, выделяющийся на более темном массиве. В дымке можно было лишь догадаться, что он существует. И опять появилось гнетущее чувство, и я от всей души пожелал этому кишлаку провалиться.