Тарикат (СИ)

— Скажи, о великий мудрец, может ли Аллах сотворить камень, который сам не в силах будет оторвать от земли?

Аль-Кубра взглядом удержал толпу от немедленной расправы над богохульником и спокойно парировал:

— Всевышний уже создал такой камень. Имя ему — человек.

Спесь тут же сошла с лица наглеца, он пристыженно склонил голову и хотел было затеряться в толпе. Но стража не дремала.

— Какое наказание ты пожелаешь этому нечестивцу, хазрат[5]? — поинтересовался у Аль-Кубры один из стражников. — Он прилюдно оскорбил твои седины, тебе и решать.

— Не меня он оскорбил, но явил легковесность собственных суждений, — с улыбкой ответил муршид. — Три удара палками за каждое слово навеянного шайтаном вопроса помогут ему осознать свое невежество и впредь не поддаваться на провокации лукавого змия.

Вечером после трапезы мы сидели во дворе ханаки, вдыхали прохладный воздух ранней весны и вели тихие беседы. Учитель, вопреки обыкновению, развлекал нас историями из жизни странствующих дервишей. Особым вниманием среди учеников пользовались анекдоты о Ходже Насреддине с их скрытым, глубинным смыслом.

— Насреддин не обращал внимания на чистоту своей одежды, — хитро сверкнув глазами, начал очередную притчу Аль-Кубра. — Однажды прохожий, увидев, что у того рубашка заскорузла от грязи, сказал:

— Послушай, ты бы выстирал свою рубашку!

— Но ведь она снова загрязнится, не так ли? — заметил Насреддин.

— А ты снова выстирай!

— Опять запачкается!

— Еще раз выстираешь.

— Помилуй, Аллах! Разве мы пришли на этот свет рубашки стирать?..

Мы невольно рассмеялись, а я толкнул в бок юного Масиха, кивком указав на коричневое пятно от соуса, красовавшееся на его рубахе. Тот отмахнулся и неожиданно для всех обратился к муршиду:

— Учитель, а мы победим монголов?

Враз умолкли смешки, стихли разговоры и множество пар глаз, затаив дыхание, остановилось на Аль-Кубре. Муршид сделал вид, что ничего не заметил, поманил к себе Масиха и, когда тот почтительно опустился рядом, приобнял за плечи.

— Победа — она не где-то снаружи, она вот здесь, — Аль-Кубра ткнул пальцем в грудь мальца, — в твоем сердце. Если в нем живет Аллах — ты уже победитель.

— А как же монголы? — Масих скорчил недоуменную рожу.

— Если тебя волнуют монголы — в твоем сердце нет Аллаха, — укоризненно произнес муршид. — На твоем месте я бы озаботился этим.

— Пойду делать зикр, — надул губы мальчонка, явно недовольный заключением учителя.

— И чтобы ни одной посторонней мысли! — сурово добавил Аль-Кубра и легонько подтолкнул Масиха в сторону покоев.

В эту самую минуту под руководством китайских инженеров манджаники монголов дали первый залп по Гурганджу вымоченными в воде тутовыми снарядами.

***

Иные города славились неприступными стенами, Гургандж же был силен своими кварталами. А точнее людьми, населявшими эти кварталы. Вчерашние ремесленники, ученые, торговцы сегодня брались за мечи и пращи, и встречали врага с таким неистовством, что дрогнули закаленные в многочисленных боях монгольские нукеры.

Проломив стену на юго-востоке, монголы бросили хашар заполнять ров. Их встречали стрелы, камни, кипяток и смола. Пленные гибли сотнями, но ров постепенно заполнялся, в том числе их собственными телами. Монголы хлынули в бреши, как муравьи, и сходу захватили несколько башен, примыкающих к стене. На кураже, желая развить успех, лихие головы сунулись в кварталы...

Сотня отчаянных рубак, гоня впереди себя хашар, приближалась к бедняцким кварталам. Куда ни кинь взор, и без того тесные улочки перегородили телегами, бочками, камнями и строительным мусором. Глава сотни Ногай — монгол с грубым, покрытым шрамами лицом дал команду — и воины остановились. Лезть на баррикады было опасно, наверняка защитники затаились и только ждут подходящего шанса обрушиться на его воинов.

Ногай бросил несколько отрывистых приказов, и нукеры защелкали плетьми, погнав невольников вперед — очищать дорогу. Лучники собрались, готовые в любой момент поразить врага, но никто так и не показался, чтобы помешать. Хашар споро расчистили путь и удивленный, но жаждущий наживы сотник дал команду двигаться дальше. По обеим сторонам улицы уродливыми коробками застыли хибары бедноты. Тут особо не разгуляешься — что взять с нищих — и сотник правил вглубь, к следующему кварталу, где виднелись дома побогаче.

Впереди в груде мусора что-то зашуршало, воины изготовились отразить атаку... Из-под грязного тряпья просунулась лохматая башка, а следом показалось остальное тело собаки. Тощий, облезлый, со спутанными клоками шерсти, пес равнодушно оглядел монголов и неспешно потрусил прочь, вскоре затерявшись среди трущоб.

Ногай крутил головой, до рези всматриваясь в нависавшие над ними лачуги, ловил малейший шорох и шумно втягивал ноздрями воздух. Его настораживала тишина и бездействие защитников Гурганджа, с трудом верилось, что все поголовно бросили свои дома и ушли во внутренний город. Но лишь ветер шелестел соломой в кровле хибар да фыркали мохнатые низкорослые лошадки его воинов.