Тогда, осознавая новое положение командированного Тарковского как двусмысленное, то есть не слишком «свободное», я решила, что буду издавать эту книжку сама, если он будет продолжать сомневаться. Тогда я сообщила через своих голландских друзей своему мужу в Москву, чтобы он попытался переслать мне экземпляр «Книги сопоставлений». Оказия скоро появилась. Голландец, славист по имени Стан ехал в Москву, прихватив для меня на обратном пути рукопись книжки с напутствием моего мужа в виде звукового письма на магнитофонной пленке. Он, как и Забродин в свое время, тоже настойчиво советовал мне издавать книжку самой, так как по международному авторскому праву книжка принадлежит тому, кто водил пером по бумаге. И не связываться больше с Тарковским…
Перевозить рукопись было так опасно, что мой муж с помощью Ней Марковны Зоркой зашил ее очень аккуратно в брюхо большого плюшевого мишку, а Стан, хотя и взялся участвовать в этой авантюре, приехал в Амстердам на грани нервного срыва. Моим единственным утешением ему, рискнувшему своим покоем и благополучием, было обещание подарить ему эту книгу, как только она будет издана, что я позднее и сделала. Но мужа своего я все-таки не послушалась…
Как я могла оставить без внимания, из чувства нормальной порядочности тот договор, который изначально был подписан в Москве двумя соавторами, хотя и был к тому моменту мною уже расторгнут? Так что вопреки советам своего мужа я решила еще один раз позвонить Тарковским, чтобы все-таки поставить их в известность о своем намерении издавать книгу на Западе под своим именем, как сборник интервью с ним, если он сам, судя по всему, опасается этой публикации. То есть взять на себя снова ту полную ответственность, которую однажды он уже предложил мне взять на себя в связи с публикацией в Швеции.
Тогда я набрала телефонный номер Тарковских в третий и, как я полагала, в последний раз, сухо сообщив им только о своих планах. Лариса снова сказала, что перезвонит мне, но на этот раз, к моему великому изумлению, звонок последовал буквально через несколько минут. И в телефонной трубке зажурчал сладкий, до боли знакомый, исполненный нежности голосок Ларисы Павловны: «Олюшка, а что собственно происходит? Где ты? Мы здесь с Андреем совершенно не понимаем, куда ты запропастилась? Почему до сих пор не приезжаешь в Рим? Как это случилось, что мы до сих пор еще не виделись? А Андрей, конечно же, хочет издавать книгу, но у нас нет экземпляра. Он с собой ничего не взял. Так что немедленно хватай свой экземпляр и приезжай к нам, чтобы вы вместе подумали о доработках»…
Мама-мия! Здрасьте! Что это должно означать теперь? Но для такой дуры, как я, было ясно только одно, что все возвращается на круги своя, то есть надо с кем-то оставлять детей и ехать как можно скорее в Рим, возобновлять череду своих привычных любимых свиданий с Маэстро. Хотя все происшедшее на этот раз на самом деле было как-то по особенному неприятно, учитывая, что в новой ситуации почва под моими ногами была гораздо менее твердой, и моя позиция гораздо более уязвимой… Надо было бы насторожиться… Но где там?..
Я следовала своей судьбоносной жизненной тропой, не задумываясь в очередной раз, что там Лариса снова наплела про меня Андрею, чем объяснялось их молчание? В конце концов все, что связано с Ларисой, как всегда покрыто тайной неизвестности — так что ничего принципиально нового не произошло. Все складывается через препятствия, но счастливо — впереди снова работа с Ним — при чем туг все остальное? «Ужимки и прыжки»? Не впервой! Тем более, что очень скоро Лариса даст частично убедительное, частично неясное для меня объяснение…
А пока душа грелась новым приливом воодушевления. Детей на недельку распихала по добрым друзьям. К тому же в газете «Фолкскрант» согласились опубликовать мое интервью с Тарковским — так что поездка еще к тому же и окупалась. А денег-то здесь совсем не было…
Помню еще мое удивление, когда сотрудник отдела кино Питер ван Бюрен попросил меня «не писать в своем интервью никакой антисоветчины, как это принято у русских эмигрантов». Я, правда, и не собиралась ее писать, но мое советское воспитание базировалось на том, что западная пресса просто жаждет нас «оболгать и унизить». Здесь тоже что-то не сходилось, но в приятном для меня аспекте. Не все так просто, наверное…
И вот я впервые в Риме, куда я прикатила на поезде, в той самой квартире, чье лирическое описание, сделанное для газеты, цитировано мною выше. После странноватой предыстории встретились мы на редкость тепло и задушевно, как люди родные и близкие, близкие и родные даже более, чем это было почти недавно дома, в Москве. Может быть, потому, что теперь нас объединяла общая эмигрантская судьба, отчасти общие эмигрантские тяготы, особенно роднившие нас потому, что и мне, и Тарковским предстояло завершить эмигрантское переселение окончательным объединением семьи. Мне не хватало моего мужа, отца моих детей, а Тарковским — их Тяпы и Анны Семеновны.