Тарковский и я. Дневник пионерки

В Москве Лариса распоряжалась всеми финансовыми вопросами — денег всегда было недостаточно, и ей полагалось крутиться, добывая средства существования, очевидно, из воздуха. В Риме характер финансовых отношений в корне переменился, и Андрей стал полновластным хозяином кошелька. Считая теперь особенно правильным и разумным экономить деньги, он стал очень прижимистым. Он боялся и не понимал предстоящую западную жизнь как в духовном, так и в экономическом плане. Лариса, наиболее убежденная, что им нужно оставаться на Западе, подталкивавшая его к этому решению последовательно и целенаправленно, не желала даже на йоту пересмотреть свои взаимоотношения с деньгами, воздержаться от чрезмерных для их доходов трат.

Готовясь стартовать в новую жизнь, Лариса более всего рассчитывала на грядущие доходы, искупавшие ее «тяжелое прошлое», оставаясь совершенно советским человеком, путающим туризм с эмиграцией, дорвавшимся до Запада, чтобы «оторваться» по полной программе.

Прежде всего Лариса жаждала приодеться сама, а также приодеть все свое семейство в Москве. А потому с каждой оказией посылались бесконечные посылки, а также наличные деньги, что вроде бы совершенно естественно, если бы не чрезмерно. Но явь у Ларисы всю жизнь до такой степени мешалась с ее вымыслом, что все обстоятельства взаимоза-менялись в разной пропорции, по необходимости и без оной. В этом смысле просто смешно было читать гораздо позднее поразительное интервью с Ларисой, напечатанное в газете «Голос» в 1995 году, где нет почти ни одного слова правды. Как будто бы была еще объективная необходимость к этому моменту утаивать правду, как будто бы ничего не изменилось ни в общественной ситуации, ни в положении Андрея в связи с новым временем. Лишь бы ее ситуация выглядела, как можно более мелодраматично, а поведение героично. В частности, она заявляет: «Нас даже лишили права посылать деньги сыну и маме». Но кто мог лишать этого права или давать его в советское время? При необходимости все люди пересылали тогда своим близким и друзьям вещи, которые выгодно перепродавались, превращаясь в советские рубли. Точно также можно было переслать с кем-то валюту, которая менялась нелегально и надо было знать эти неофициальные пути. Я лично, моя свекровь и моя мама возили, отправляясь в Москву, какие-то неподъемные баулы для Анны Семеновны.

Сколько раз я бродила с ней по рынкам и магазинам, закупая кеды и джинсы, туфли и юбки, сапоги и пиджаки Ляле и Тяпе, подвывая иногда: «Лара, но зачем же опять? Ведь не каждый день у них все снашивается?» Часть покупок утаивалась от Андрея, тем более все, что касалось Ляли. При этом, надо сознаться, меня беспокоило только одно, сбросит ли она со своего барского плеча хоть одну шмотку для Алешки Солоницына, оставленного отцом, скажем мягко, в стесненных материальных обстоятельствах… Пыталась напомнить ей об этом… Но, какой там… Своих было много…

Точно также и в том же интервью, Лариса, не думая о реальности, патетически восклицает: «Шесть лет нам не отдавали сына». Что можно об этом сказать, если Тарковский уехал в апреле 1982 года, а Тяпа приехал в самом начале 1986 года? Но, конечно, страдания не исчисляются арифметикой… Так что ко всей этой белиберде придется еще вернуться в другом контексте. А пока…

Лариса жаждала материальных «приобретений» и к этому моменту уже успела купить себе дорогую шубу, в которой она запечатлена на моих фотографиях. Шуба была куплена «без разрешения», а потому, как полагалось, с ворохом сопутствующей лжи.

Ее истинная цена была скрыта от Андрея, как и многое другое, что от него скрывалось, а сама Лариса доступными ей сложными путями пыталась возместить разницу между ее реальной стоимостью и названной ему суммой. Андрей прятал от нее деньги, но Ларисе не составило большого труда отыскать его «тайники». Привыкнув, кажется, ко всему, я все-таки была удручена, когда Лариса, проводив Андрея из дома торжествующе пододвинула табуретку под люстру, висевшую в их спальне, и откуда-то оттуда, из люстры, из-под потолка, извлекла заначенную там Андреем круглую сумму. Она неистовствовала, потрясая этим свертком: «Нет, ты видишь, что он вытворяет? Ты видела такого скрягу? Это он от меня прячет, а? Ну, ничего. Он все равно ничего не понимает, а я экономлю и подсовываю ему деньги за шубу сюда обратно»… Это было новое сильное впечатление, от которого я несколько прибалдела в очередной раз — какой-то новый сумасшедший дом…

Тогда же она вытащила дневник Андрея и зачитала с соответствующими комментариями несколько записей, одну из которых я помню отчетливо, потому что возвращалась она к ней много раз: «Я всю жизнь стремился создать семью. Но разве можно создать семью с такой женщиной, как Лариса?!»

«Нет, ты посмотри! — взвизгивала она. — Это, оказывается, со мной нельзя создать семью! А эти его бесконечные бабы? И сейчас эта жуткая Донателла? Это он специально хочет очернить меня для истории!»