Тарковский и я. Дневник пионерки

В конце по просьбе Андрея я сделала еще одну приписку:

Напиши еще о том, что у меня есть масса предложений, от которых я отказываюсь.

Перечитывая сегодня эту заготовку письма к Ермашу, остается только улыбнуться нашей наивности и противоречиям, сквозящим за каждой строкой. С одной стороны, Андрея так нервирует сын, плачущий во время каждого разговора со своим отцом, но, с другой стороны, он слишком плохо себя чувствует, чтобы совершить краткий визит в Москву.

Или: итальянцы торопят, но я не намерен торопиться с завершением картины, то есть практически к кинофестивалю в Канне, на который он, конечно, рассчитывал и на который торопился. (Парадокс, но прямо-таки вывернутая наизнанку история с «Зеркалом».)

Но как все-таки изменилось самосознание, думается теперь. Когда-то Тарковский с Юсовым, с трудом вырвавшиеся в Японию для съемки длинного проезда Бертона по трассам города будущего, оплатили своими собственными деньгами закупку лишних метров кодака. А теперь Тарковский отказывается от визита в Москву из страха не вырваться обратно или отсчитать деньги Совинфильму, хотя, я уверена, он мог бы получить дополнительные пронзительные кадры того самого мира, о котором так ностальгирует Горчаков.

И последнее. Очень важное в связи с той припиской, которую он попросил меня сделать: у Тарковского к тому моменту, увы, не было никаких предложений работать, от которых бы он отказывался. Но он готовил себе более полное от-отупление вглубь Европы. И это была главная реальность еще до всякого Бондарчука…

При этом он очень боялся последствий своих намерений, а Лариса несомненно культивировала в нем этот страх в необходимых пропорциях для достижения главной цели. Потому что сама она на самом деле не боялась ничего, лишь изображая овечку, готовую к закланию рядом со своим любимым. Знала она Андрея прекрасно и умела играть на каждой клавише его слабостей. А он был убежден, что каждый шаг совершает сам. При этом ему, видимо, не без оснований казалось, что за ними вообще следят. А если советские заподозрят его в намерении остаться, то, как мы полагали, его запросто запихнут силком в свою машину среди римской улицы и доставят через посольство в Москву. Мы думали так, вдоволь начитавшись в свободном мире самиздата, но в реальности с трудом представляя себе, каким образом действуют эти силы. Значит самым страшным и рассказанным нам в книжках образом… Кстати, надо заметить, я не помню, чтобы Андрей интересовался самиздатской литературой в Москве.

А поскольку он при всех тяжелых сомнениях в сущности уже решил не возвращаться в Россию, то ему нужна была работа на Западе. Те самые «предложения», которые бы давали ему официальный повод для запроса новой визы или продления старой для себя и Ларисы, а также для просьбы разрешить выезд к нему сына и тещи.

Уверенный в том, что телефон его тоже прослушивается, и, вообще предпочитая, как говорит моя мама, «переб-деть, чем не добдеть», он попросил меня устраивать его дела по моему телефону в Амстердаме. Я, конечно, была снова счастлива быть чем-то полезной. А для того, чтобы все выполнить точно и ничего не перепутать я записывала в свой блокнот все его поручения и соображения о том, с кем связываться, что делать и как действовать.

Тарковский искал людей, имевших соответствующие связи и знавших, как действовать, чтобы ему, оставаясь на

Западе, отделаться меньшей кровью, то есть без громких скандалов. В этом смысле он думал и о своей биографии, и о своих родственниках в Москве, особенно об отце. Но, решившись на главный поступок, он был совершенно беспомощен в его осуществлении. Лариса, на которую он привык опираться в разного рода явных и подпольных административных делах в Москве, была только в намерении сильнее его, но в деловом отношении также беспомощна на Западе, как и он, без языка и без всякого знания законов. Смешно, но в этой ситуации мне оставалось гордиться, что роль главного знатока отводилась мне, не умевшей в Москве отличить Исполком от Райкома. Как говорил иногда, тяжело вздыхая мой папочка: «Олька, ну ты, точно старая барыня на вате… Как же ты будешь жить?»… Что ж? Пришлось начать общественное образование во враждебном нам мире…

Но поначалу, еще не предпринимая никаких внятных шагов к тому, чтобы остаться, Андрей обживался с этой мыслью как в душе, так и с нами, то есть с Ларисой и со мной во время моих визитов. По-моему, больше никого рядом с ним не было, не считая, конечно, г-жи Баливия. Но это из другой оперы. Так что я оказалась единственным человеком вне семьи, которому он доверялся и делился своими тайными планами, обсуждая, что делать дальше. Отчасти я приобрела даже статус советника, так как опередила их в своем опыте «отьезжантов-невозвращенцев»…