Тарковский и я. Дневник пионерки

Все шло, как по маслу — Андрей был в лучшей своей форме, уже почти мною забытой: необычайно милый, мягкий, доверительный… Я млела от счастья снова получить от него свою толику душевного блаженства… На этом фоне мысли мои поплыли в каком-то параллельном направлении простой благодарности ему, даровавшему мне, сирой, столько лет привилегию общения с ним, доверявшему мне свои размышления и сомнения. В каком-то новом контексте вспомнились слова Ларисы, так больно ранившие меня в Амстердаме… Уста мои отворились, и я сказала: «Андрей, вы хотите иметь свою книгу?»

В первое мгновение Андрей, как будто бы онемел от неожиданности и, собираясь с мыслями, пробормотал: «Ну-у-у, я не знаю… Но, может быть, это было бы лучше с коммерческой точки зрения?» Тогда мне даже в голову не пришло, что, может быть, он уже имел в виду не наш, а свой коммерческий успех. А в моей голове сформулировалось в тот момент: «Да, пускай делает, что хочет, а я столько от него почерпнула, что, может быть, напишу позднее что-нибудь другое и совсем свое…» А на вопрос Андрея я отвечала:

«Ну, пожалуйста! Я согласна. Но у меня, конечно, есть три условия».

«Какие?» — живо поинтересовался Андрей.

«Прежде всего, нужно внести мое имя в контракт с немцами, чтобы я получала спокойно и по закону свои 50 %. Второе: я хотела бы, если вы не будете возражать, написать вступление к этой книге. И третье, с вашего разрешения, переделывая вступление, я выражу себе благодарность от вашего имени».

«Ольга, ну конечно. Естественно. Что касается контракта, то просто позвони Бертончини от моего имени, и она все сделает. А вступление? Кому же его еще писать, как не тебе? Ну, и благодарность, конечно, сформулируй как-то. Так что запиши твои условия и оставь мне».

Я записала и оставила рядом с ним на столе, как просил Маэстро.

Далее, обсуждая в самых общих чертах предстоящую работу, я сказала Андрею, что мне нужно будет пройтись по ней заново, убирая свой текст и подыскивая новые связки. На что Андрей сделал несколько обескураживающее заявление: «Нет, совсем твой текст убирать не нужно. Там есть хорошие вещи, и книжка от этого многое потеряет. Ты сделай лучше такой общий фарш».

Тут я прибалдела: «Но, Андрей, я и так многое внесла в ваш текст, включая цитаты. А свой текст я хотела бы использовать в других своих работах, в том же вступлении, наконец»… Андрей ничего не ответил, но напрягся, и беседа, начинавшаяся «за здравие», похоже заканчивалась «за упокой»… Мы распрощались, и я отправилась ночевать в свою большую, холодную, необжитую, пустую комнату, которую Тарковские сняли для меня в том же доме на пару недель. Весна еще не прогрела толстые, старые, сырые еще стены дома…

* * *

Далее, даже для меня, привычной, последовало несколько неожиданное развитие событий. Андрей прочитал мне «Жертвоприношение», которое мы радостно обсудили, а потом…. Не начинал со мной никакой работы ни по утру, ни в последующие дни. Был неразговорчив, мрачен и замкнут. Я знала, что с ним такое случается, и первые дни была терпелива, наблюдая, как он с маниакальным упорством пересортировывает корзины с подгнившим шиповником, который они с Ларисой в поте лица своего собирали осенью, запасаясь витаминами. Прямо-таки отделял зерна от плевел…

Изо дня в день все это хозяйство раскладывалось на том же самом столе, за которым мы так славно пировали недавно, и желчный, мало симпатичный Андрей, чертыхаясь, перебирал подгнивавший шиповник. Поначалу на мои недоуменные вопросы, когда мы начнем работать, он отвечал, что еще к этому не готов, не утруждая себя более подробными объяснениями. Я проводила время с Ларисой в походах по магазинам, готовке обеда, новых осмотрах их угодий и обсуждении тех же самых проблем, связанных с воссоединением семьи и злобном состоянием Андрея.

«Ты не знаешь его, — доверительно сообщала мне Лариса. — Это он перед другими выкручивается, а дома он всегда такой. И я все это терплю. Да еще здесь, одна, без Тяпки, без мамы. Господи, когда это кончится? Я так устала».

Очевидно, устали все. И у всех были на то свои причины. Я тоже устала. К тому же дома оставались маленькие детки с мужем. Младшему было только два с половиной года. Муж мой тоже был художником, пускай и не таким великим, и мне все-таки хотелось освободить и ему время для работы. А тут… Ну, полное самодурство и никакого желания хоть как-то считаться с моим временем. Атмосфера была такой тягостной, что начинало выползать почти болезненное раздражение. Лариса была обычной, но Андрей был совершенно невыносимым. Холодным и неприступным до такой степени, что хотелось ему сказать попросту: «А пошел ты…»