Тарковский и я. Дневник пионерки

Надо сказать, что как бы то ни было, но этот дом, достаточно точно воссозданный в «Ностальгии», играл очень серьезную роль в жизни Тарковского. Я не знаю, откуда была у Андрея эта тяга к деревне как цитадели здоровой традиции, противостоящей цивилизации, еще сильнее укоренившаяся в нем с воцарением в его жизни Ларисы, кровь от крови этих мест. Но он придумал себе этот образ и обживал его, обожая «свой» дом-бункер, как будто укрывавший его от всяких горестей и городской суеты. Тем более, что дом этот постепенно усилиями Ларисы, которая вложила в это создание много сил разного свойства, превращался из лачуги в зажиточное именьице. Но самым главным было то, какими героическими усилиями и «без денег» воздвигала Лариса для Андрея это уединенное от мира великолепие.

Поначалу-то она купила (не себе, а Ему!) какую-то развалюху, уже сильно его умилявшую. Но с этой первой избушкой связана еще одна мистическая история — она сгорела прямо-таки точно также, как потом декорация на съемках «Жертвоприношения». Они пережили шок! Что и говорить? Ситуация рисовалась не самой приятной… Последовала какая-то длинная тяжба с директором колхоза, который пытался воспрепятствовать то ли расширению дома, то ли яблоневого сада, раскинувшегося вокруг. Сейчас я уже с трудом вспоминаю причину пожара: то ли плохая печка, которую неправильно топили, то ли поджог, который они подозревали. То ли не дали взятку нужным людям, то ли сыграло роль специфически русское раздражение от чрезмерно расцветавшего соседского имения, «заслуживающего» уже своего «красного петуха»… Не помню, как и почему это случилось, тем более, что деревня эта была почти пустая, изумительно красиво раскинувшаяся вдоль Пахры, а вокруг только за далью даль…

Здесь после пожара пришлось отстраивать заною родовое гнездо, а отношение Тарковского к простому люду сильно ухудшилось после этого происшествия. Если поначалу всякое мужицкое слово и вдумчивая косолапость деревенского духа только умиляли его, то чем далее, тем более она вызывала раздраженное разочарование, сформулированное им, например, в Италии в разговоре с Панфиловым:

«Я очень люблю Бунина. Это был единственный русский писатель, который сказал недвусмысленную правду о русском человеке, крестьянине, о простом русском человеке, о „богоносце“… Ну, еще Чехов об этом говорил… Но ни Толстой, конечно, со своим Каратаевым по существу ничего не сказал на эту тему, ни Достоевский, ни Тургенев… Они все описывали идеализированных мужиков… Никто из них ничего в них не понимал… А как страшно обернулось для России это незнание русского мужика! А вина в том тех „знатоков“ русской истории и русского народа, которые были переполнены так называемой „любовью“ к нему. А вот Бунин как бы ненавидел русского мужика…

В двух словах хочу тебе напомнить один гениальный его рассказ, выражающий его понимание русского характера.

Сюжет следующий: в лесу живет совершенно обедневший и одичавший русский мужик. Он сторожит лес, следит за ним и живет по течению, потому что ему просто деваться некуда… Зима… Ему страшно, что однажды к нему придет грабитель и убьет его… Боязнь… Однажды он приходит со своего хутора в село… Как это называется? С хутора, с „кордона“? Приходит, чтобы специально распространить слух, будто бы он у себя в доме прячет деньги… Делает вид, что проболтался об этом по пьянке специально в присутствии известного вора… А затем уходит обратно с себе в лес, где живет крайне бедно — всего-то у него одна скамейка да окно, заложенное подушкой, потому что стекло давно выбито и туда наметает с улицы снег да грязь… Вернувшись домой, он берет свою берданку, заряжает ее патроном на медведя, просовывает ее через дырку в окне, привязывает к курку веревку, протягивает эту веревку в угол, где он сам скрывается, и сидит, ждет свою жертву псевдопьяного рассказа…

Грабитель, конечно, приходит, и этот нищий мужик убивает его из берданки наповал! Представляешь, какую нужно проявить изобретательность во имя совершенно фантастической цели, возникшей из его неполноценности и мании преследования. Его мысль направлена НЕ к тому, ЧТОБЫ РАЗБОГАТЕТЬ, но, напротив, — на разрушение и убийство! Не защитить себя при помощи созидания, а при помощи разрушения… А?.. Каково?.. Убийство, спровоцированное изобретенной идеей… И какая изощренная, я бы сказал, азиатская идея!»

Вот вам плоды деревенской жизни…

А пока в Мясном среди жалких лачуг обстраивался уже каменный дом с деревянными наличниками на окнах, огромной застекленной верандой и выскобленными добела дощатыми полами…

Надо сказать, что сама я была «девушкой», хотя и свободомыслящей, но далекой от буржуазного или крестьянского практицизма, воспитанной по-коммунистически в глубоком небрежении и равнодушии к частной собственности.