Тарковский и я. Дневник пионерки

До сих пор поражаюсь, какая же я была все-таки редкая идиотка, правда, вынужденная так неожиданно прозреть потом в Мясном. Андрей уже вовсе уехал в Италию, а мы с моим мужем поехали на пару деньков в Мясное, чтобы заодно подвезти туда Лару. У нас была машина, так что мы были сверхценными попутчиками. Встретили нас там Анна Семеновна с Араиком — поквасили иг полопали мы, конечно, как водится, неплохо и пошли прогуляться вчетвером. Вдруг слух мой резанули какие-то странные, несколько развязные интонации и словечки в обращении Араика к Ларисе, прямо-таки командные… Да, прямо поглядел он нам в глаза своими влажными маслиновыми очами, как бы хитро подмигнув нам, мол смотрите, что да как и кто здесь хозяин… То есть ЗДЕСЬ? В наших, то есть «ИХ» священных местах, где однажды вечером под лунным светом нам с Ларисой и Андреем даже являлась-таки тарелка. Ух, как это было странно и захватывающе жутко тогда… Хотя в принципе я ни в какие тарелки не верю, но как-то вечером, в темном небе, вдали, именно здесь, в Мясном, перед нашими глазами в существенном отдалении возникло какое-то устойчивое плоское труднообъяснимое свечение. Мы стояли тогда, как зачарованные, веря и не веря своим глазам, не зная, как реагировать…

А теперь…

Я отказывалась что-либо понимать… Наступал вечер. Нам с мужем стелили постель впервые в новой комнате для гостей, а Араику почему-то Анна Семеновна начала стелить на полу в комнате Андрея прямо вдоль супружеского ложа, на котором, естественно, спала Лариса… «Я Араику с Ларой стелю, — как само собою разумеющееся, наклоняясь, бормотала Анна Семеновна, — она, знаете, какая нервная — боится спать-то одна, Тут, глядишь, и мышь пробежит». Я ошалела — вот, оказывается, где место пажа — у ног госпожи…

Не стану утверждать, что до этого я считала Ларису ангелом. Как я уже рассказывала, был короткий и впечатляющий заход с Сосо Чхеидзе. Был более долгий тайный роман с красивым армянином с длинным лицом, проходивший в квартире у подружки Светы Бариловой, куда я приглашалась в гости. Но это все было еще до брака, от безнадежности ситуаций, в которые ее ставил Андрей, это была месть за незаслуженные муки, выпавшие на ее долю. То есть все еще до рождения Тяпы и законного супружества. Это были не измены, но мстительные попытки самоутверждения на фоне безутешного горя непризнанности… Но теперь???.. Какой ужас! Лариса, конечно, не ангел, но не в такой же степени? Нет. Видимо, в такой! Странно…

Я вспоминаю Тяпку в той же кровати красного дерева, в этом воспетом поэтом семейном ложе.

Очень смешно, но едва начал Тяпка подрастать, как я оказалась его первой любовью. Едва только я появлялась на Орлово-Давыдовском, как он почти не отходил от меня, требовал даже, чтобы только я подавала ему горшок, чтобы пописать. Я тогда курила во всю и Тяпка повелительным жестом указывал мне рукой в горшок: «Брось сигарету! Брось! Терпеть не могу, когда женщины курят». Все потешались от того, что он называл себя «европеем». И особенно Андрей гордился тем, что он рассматривал Босха и назвал «Сад наслаждений» своей любимой картиной. Помню, как однажды хохотал мой отец. Он тоже был в Мясном, когда Тяпка спросил Андрея, что такое марионетка? Тот стал вспоминать всю историю вопроса и начал объяснять из очень далекого далека. «А Тяпка стоит и, конечно, ничего не понимает, — рассказывал отец. — Я потом отвел его в сторонку и объяснил, что марионетка — это такая кукла с веревочками… Он все понял и был чрезвычайно удовлетворен… Ха-ха-ха! Нет, надо было видеть, как Андрей витиевато пытался ему объяснять… А Тяпка понимал все меньше»…

А когда как-то в отсутствие Андрея все укладывались спать, то Тяпка, изгнав Ларису с супружеского ложа, потребовал уложить с ним вместо матери меня, говоря: «И вот эту байковую рубашку не одевай. Одень, пожалуйста, какую-нибудь красивую»… Так что тогда тяпкиным пажом была я.

Помню, как мы с Ларисой и с ним брели пару километров в сельпо за какими-то продуктами через бесконечное душное поле и я полагала себя обязанной развлекать Тяпку всю дорогу рассказами. Помню, как Лариса вошла в магазин, а мы остались дожидаться ее на завалинке, и Тяпа, строго посмотрев на меня, сказал: «Давай помолчим и лучше послушаем тишину». Мне стало просто стыдно за свой идиотизм, и эти события тоже были прибавлены потом к семейным рассказам о тяпкимой гениальности.

Тогда все это было так важно, и деревня воспринималась в контексте неземной чистоты и стерильности — так что до боли не хотелось расставаться и с этой иллюзией…