Тарковский и я. Дневник пионерки

У Толика после операции наметилось некоторое улучшение. Он даже успел сняться в фильме В. Абдрашитова «Остановился поезд», но вскоре снова занемог. Где-то к новому 1982-му году он со своей второй семьей вселился, наконец, в собственную трехкомнатную квартиру, как и у Тарковского, недалеко от Мосфильма, но не государственную, а кооперативную, выстроенную в том числе и на одолженные деньги. «Вселился» — точнее будет сказать, что его уже ввезли туда смертельно больным. Только жена его Светлана отказывалась в это верить до самого конца, до последнего его вздоха.

Мы с мужем часто навещали его тогда, но, хотя мой отъезд на Запад был уже запланирован, Толик об этом ничего не знал и едва ли одобрил. Толя был очень русским, православным интеллигентом, верившим в наш собственный особенный путь…

Встречал он нас в своей новой квартире поначалу на своих собственных ногах. Помнится он мне в это время в махровом халате, в кресле, в которое он усаживался в своей гостиной. Первое время казалось, что он пытается быть почти счастливым в собственном доме, которым очень гордился, недоумевая при этом, что ему «даже выпить не хочется, представляешь?»…

При этом Светлана с ощущением одержанной победы рассказывала о том, что она спускается вместе с Толей на лифте вниз и, двигая перед собой стул, он может «уже», а не еще совершить прогулку вокруг дома — один круг. Это было специальное время с очень специальной атмосферой внутри этой семьи, полной ответственной любви…

Потом, приезжая к Толику, я уже сидела у дивана, на котором он лежал, все реже поднимаясь. Светлана и не мыслила отдавать его в больницу. Они были категорически против наркотиков, отыскивая самые фантастические, наверное, шарлатанские способы излечения, в которые они верили. И Толя терпел, глубоко убежденный, что «нянька» не даст ему умереть. Он никогда не говорил со мной о смерти, хотя лежал уже точно скелет, обтянутый кожей. Только однажды, может быть за неделю до своего конца, он сказал мне с горьким удивлением: «Оль! Ты подумай — теперь у меня есть, кажется, все: семья, которую я люблю и которая любит меня, есть квартира, есть интересные предложения в кино, а меня… меня, как будто бы кто-то выбивает из седла?!»… Да. Что я могла ответить?..

За несколько месяцев Андрей с Ларисой, жившие от Толи в пятнадцати минутах ходьбы, навестили его только один раз минут на сорок, как говорила Светлана, когда он еще кое-как передвигался по квартире. Надо полагать, что от растерянности, Андрей повторил несколько раз одну и ту же не слишком ловкую фразу, обидевшую Светлану: «Толь! Ну, ты дурак! Ну, ты чего это?..» Наверное, Толя чувствовал себя провинившимся перед Мастером в этот момент — ведь ему нужно было крепнуть для предстоящих съемок «Ностальгии» в Италии. Роль-то писалась для него, и он тогда еще не имел понятия о том, что Янковский утвержден вместо него…

Андрей с Ларисой в свою очередь тоже рассказывали мне об этом своем визите. Атмосфера в доме, как они ее восприняли, «со спертым воздухом, задраенными окнами, произвела на нас тяжелое, неприятное впечатление. Какая-то дикость! Бедный Толя!»

Может быть это стало причиной того, что Тарковский, уезжая на долгожданные съемки в солнечную Италию, не посчитал должным сказать Толе до свидания, не утешил его, как полагается в России, заверениями, что едет пока на выбор натуры, для уточнения сценария, например, или чего-нибудь в этом духе. А до съемок, мол, еще времени хватает — так что не волнуйся, дружище… То есть уехал, не попрощавшись со своим любимым актером, со своим «талисманом», зная точно, что никогда больше его не увидит. Было больно и тяжело наблюдать это со стороны.

Домашние и близкие тщательно скрывали от Толи отъезд Тарковского, не зная, как ему все объяснить. Но, как говорится, «шило в мешке не утаишь». Через какое-то время, кажется, Андрей Разумовский, сосед по дому, будучи сильно навеселе, навестив Толика, сообщил, что Тарковский уже снимает в Италии «Ностальгию» с Янковским…

Излишне говорить, что конец Толи был предрешен. Тем не менее в ночь после этого сообщения у Толи отнялись ноги, и он больше никогда не встал со своего дивана. Он попросил «няньку» убрать со стены фотографию Тарковского в кепочке, висевшую у него над диваном со словами, что «он выпил у меня всю кровь»…

В начале июня мой муж привез на нашей машине к Толику, глубоко религиозному человеку, священника для соборования. А 11-го июня Солоницын умер в одно мгновение, поперхнувшись кашей, которой кормила его «нянька». 30-го августа ему исполнилось бы 47 лет.