Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Панфилов. Да уж! Ух-ух-ух! Мне надо бы копию этого снимка сделать, чтобы однажды он вовсе не исчез с лица земли… Глядя на этот снимок, становится понятно, как это все тогда происходило, возникает образ времени!

Тарковский. Безусловно! Фотография великая вещь!

Панфилов. Схватывает время, фотография все проницает в нем. Фотографию можно анализировать, потому что она обладает своей собственной раскрывающей способностью, понимаешь?

Тарковский. Если фотография фиксирует правду, тогда она становится…

Панфилов…Искусством.

Тарковский. Нет, в отдельных случаях, когда что-то получилось особенно удачно.

Панфилов. Вот фотография, о которой я тебе рассказал: это скромнейший снимок, очень низкая, неконтрастная гамма, сделанный с очень среднего негатива, и… Изумление! Изумление подчеркивается тем, что изображение совершенно объективно: никто не шаманил, не искал лучшую бумагу. Просто так кто-то щелкнул, схватив момент. Кто-то другой отпечатал этот снимок и отбросил в сторону, и он завалялся среди бумаг… Ух, как здорово! Могуче! Пожалуй, я тоже возьму этот снимок себе в записную книжку: там у меня сейчас мама, Инна, дети, и все… Надо и эту фотографию положить…

Тарковский (хохотком). А как же?

Панфилов (меняя тему). А этот ленинградский мальчик Сокуров – он сейчас без работы, да?

Лариса. Сейчас ему дают делать картину…

Тарковский. Да. Вспомнил. Ему, кажется, дают сейчас возможность сделать фильм по Шоу «Дом, где разбиваются сердца»… Но вот этого я вообще не понимаю: почему этот настоящий русский мальчик, поэт, должен вдруг делать Бернарда Шоу (?!)… Мне это совершенно неясно… Ты знаешь, Глеб, а ведь у меня была мечта сделать фильм по Достоевскому… Была такая задумка! И заявка была написана, которая уже много лет лежит у Ермаша… А он не дает мне делать этот фильм… НЕ РАЗРЕШАЕТ! А? А дает делать фильм о Достоевском Зархи с явной целью, конечно, закрыть эту тему для меня. То есть главное – не позволить мне, даже ценой разрушения самой темы Достоевского. Но зато, когда я нахожусь здесь, то мне неожиданно звонит Ирина Александровна с сообщением, что у них есть договоренность с Понти о совместной работе над фильмом о Достоевском, о его жизни. Но я соглашусь на это только с одним условием…

Панфилов. Слово за слово, конечно, но факт в том, что Зархи все же сделал «26 дней из жизни Достоевского», действительно разменяв тему, понимаешь?

Тарковский. Ну, а я сделаю «27 дней…».

Все хохочут.

Панфилов. Ас Понти ты повторишь то, что хотел делать раньше?

Тарковский. К сожалению, не думаю, что с Понти мне удастся это сделать…

Панфилов. То есть, сделаешь ли ты просто нормальную картину или… Ой, а это какой чай? Грейп, да? Я чувствую, что здесь грейп…

Тарковский. Да, здесь грейп и еще всякая смесь…

Лариса. Манго еще!

Панфилов. Потрясающе! Потрясающе!

Тарковский (тяжко вздыхая). Хороший чай, да?

Панфилов. Просто роскошный чай!.. Ну, ребятки, большое вам спасибо… Очень интересно было поговорить…

Тарковский. Да, и мне самому было… Я ведь ни с кем здесь на эту тему не разговаривал… Как все это странно… И как ужасно, что все у нас, Глеб, происходит после дикого долголетнего кровопролития… Так у нас все, к сожалению…

Лариса. Странно… но почему все так?

Тарковский. Да потому, что никакой закономерности ни в чем нет – наоборот, все происходит вопреки здравому смыслу…

Панфилов. Точно: вопреки… вопреки…