Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Так что если Тарковский для меня скорее мистик, то Бергман – аскетически-суровый, трезвый реалист, если можно быть слишком реалистичным реалистом перед лицом Божьим… Так или иначе, но Бергман не желает пред Ликом Его быть утешительно лицеприятным, как к грехам человеческим, так и к своим собственным… Если из книги Тарковского «Запечатленное время», которую он благословил к публикации, мы не узнаем ровно ничего о нем лично, то в книге Бергмана «Латерна магика», автор, кажется, ничего не утаивает о себе, не скрывает, не прячется за более благопристойной маской, рассказывая самую нелицеприятную правду о себе и своих взаимоотношениях с другими… Ему доверяешь, как на исповеди, которой не назовешь «Зеркало» Тарковского, имеющего свою собственную особую ценность.

Исповедническая истовость – не из арсенала подлинных намерений Андрея Арсеньевича. Его произведения становятся опосредованной формой раскаяния, прикрывая Высоким все повседневно-низменное и стыдное. Как форма эскапизма. Не его задача поведать о внутренних смутах человека без прикрас, не всегда замешанных на чистоте помыслов, признаваясь при этом, что не доверяет героям «Сталкера» переступить порог Комнаты, исполняющей заветные желания. Страшно за них. Не оправдают своих собственных надежд. Но душевная чистота априори задана жене Сталкера – в нее следует поверить, но поверить ей до конца муж не решается. Потому что Тарковский в своем творчестве тяготеет к идеальной мечте о человеке, который победит в сражении с собой, желая уподобиться Образу Божию, выдюжит, не готовый признаться или возвестить другим о своем несовершенстве, а то и ничтожестве…

Конечно, в условном «реализме» Бергмана тоже легко усмотреть элементы мистики – скажем, в «Лице», «Вечере шутов» или той же «Седьмой печати». Но здесь мистика будто бы несерьезна и скорее сродни шутовской театральности, чтобы затем сорвать маску и показать за ней реального, больного, истерзанного и загнанного, как зверь, одинокого человека, не имеющего больше никакой надежды. Но где же тогда Бог? – спрашивает Бергман. И за что мы так страшно страдаем?

Недавно я прочитала статью священника Чистякова, который работает с обреченными детьми, больными раком, подготавливая их к кончине! Свою поразительную, душераздирающую статью он начинает вопросом: существует ли Бог, если обречены на такие страдания эти невинные существа? И вспоминает мальчика, который незадолго до смерти задал ему самый простой и самый страшный вопрос: «А что, если Воскресения не будет?» И, конечно, отец Чистяков подтвердил естественность такого сомнения, думая не без оснований, что нет, наверное, человека, который бы в этом вовсе никогда не усомнился, полностью полагаясь на последующую жизнь. Но мы стараемся поверить Богу, ничего не представляя собою без него, – вот в чем дело. Так что наша земная жизнь – лишь испытание перед вечностью.

Точно так же, в таких же реальных сомнениях Бергмана Бог присутствует априори. А у Тарковского сверхъестественное помогает людям не опуститься до реальной грязи, сохранить собственные белоснежные ризы. Если удастся…

Отражения и отторжения (Заметки с комментариями)