Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Тарковский, скажем, был покорен изобретательностью Бергмана в «Шепотах и крике», когда тот неожиданно прерывал громкую ссору двух ненавидящих друг друга сестер виолончельной сюитой Баха, так восхитительно точно соразмеряющей диалог с иным пространством и замещающей крикливо-шипящую интонацию неприязни, будто бы навсегда воцарившуюся в кадре. Покорен не только самим приемом, но тем гуманистическим смыслом, который вычитывает Тарковский из этого соединения: «Благодаря Баху и отказу от реплик персонажей в сцене возник некий вакуум, позволивший выразить то позитивное начало, которое обычно едва прослушивается в его суровых и горьких картинах…» То есть Тарковский восхищен этим приемом потому, что он привносит в картину «Шепоты и крик» то позитивное начало, которого, с его точки зрения, так не хватает другим фильмам Бергмана. Ведь сам Тарковский все более отчетливо для себя формулирует непременную нравственную ответственность своего искусства, все более идеологизируя свою сверхзадачу от фильма к фильму. Подобное тяготение Тарковского к некой нравоучительности, конечно, глубоко чуждо Бергману. Тогда как Тарковским вычленяется из фильма «Шепоты и крик» именно тот элемент, который, с его точки зрения, дарует зрителю благую «возможность катарсиса, нравственного освобождения, которое и призвано пробудить искусство».

Кажется странным, что при таком интересе друг к другу художники отчего-то так и не встретились в Швеции. Хотя столкнулись однажды в коридоре Шведского киноинститута, но, притормозив на секунду, разошлись, как в море корабли, будто бы не узнав или не заметив друг друга. Я задаюсь вопросом: была ли «случайной» эта якобы незамеченная ими встреча, потому что читаю в «Мартирологе» Тарковского интересную запись: «15.09.1984. Сегодня впервые видел живого Бергмана. У него была встреча с молодежью в Институте кино, где он показывал документальный фильм о съемках «Фанни и Александр», который он комментировал… А потом отвечал на вопросы. Странное впечатление он произвел на меня. Самоуверенный, холодноватый, поверхностный (выделено мною), как с детьми, с аудиторией».

Эта запись и визит без приглашения, видимо, на мастер-класс Бергмана только подтверждают интерес Тарковского к великому шведу, но отчего так царапнуло его это знакомство, отозвавшееся в записи привередливой подозрительностью!? И что мог бы, походя, сказать Тарковский своему былому кумиру, повстречавшись с ним в узком переходе? Выразить не возникший восторг или умеренно-горячее почтение? Нет, не открылся у Тарковского рот светски вежливым приветствием, видно, не сформулировалось у него что-то элегантное на итальянском. Но, видимо, зрела в нем ревнивая потребность, разоблачая Бергмана, отделиться от него в своем независимом художественном праве собственного определения на его, шведской, территории.

На Московском фестивале мне пришлось встретиться с его гостьей, Катинкой Фараго, много лет проработавшей с Бергманом и, более того, оказавшейся еще в продюсерской группе «Жертвоприношения»: «Катинка, ну почему все же не захотели встречаться Тарковский и Бергман?» Улыбнувшись, Катинка поправила меня, уточнив, что, оказывается, Тарковский, с ее слов, «очень хотел встретиться с Бергманом, но Бергман этой встречи не пожелал». А вот почему не пожелал этой встречи Бергман, Катинка не знала. То есть Тарковский все же хотел, а Бергман не пожелал. Отчего все же?

На этот вопрос у меня есть некий предположительный ответ, не претендующий, конечно, на безоговорочную истинность. Ведь одно дело, что Бергман был очарован, как мне кажется, особой свободой владения Тарковским неким дышащим вечностью пространством, в котором индивидуальная судьба так естественно переплеталась у него с судьбой исторической. Под покровом Высшего Смысла. А другое дело – предпринятое Тарковским вторжение в достаточно герметичное пространство Бергмана.

Ведь снимая свою «Ностальгию» не в Швеции, а в Италии, он уже приглашал в свою картину не итальянского, но бергмановского актера Эдварда Иозефссона. А создавая «Жертвоприношение» уже в Швеции, не только снова пригласил его в свою картину, но еще добавил другого бергмановского актера Аллана Эдвалль! Как не вспомнить в этом контексте, с каким трудом сам Тарковский, превозмогая свою ревность, разрешал Солоницыну сниматься у других режиссеров, подсознательно полагая его своей собственностью. Сколько потом бранных слов и не совсем лицеприятных оценок сыпалось с его уст на голову смиренного Солоницына в оценке его работ «на стороне»…