Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

При всех психологических сложностях отношений Бергмана со своими родителями, он жил в упорядоченном буржуазном мире. Его рано и регулярно начали водить в театр, которым он был очарован с первого знакомства. Подарили бесценный кинопроектор! Его брату! Но Ингмар выменял у брата это бесценное для него сокровище на солдатиков. И тот проектор начал одаривать его миром странных теней и чарующих сюжетов, захватив ребенка сразу тем особым, таинственным, иллюзорным пространством, которое навсегда оставалось для него гораздо более привлекательным, нежели обыкновенная жизнь.

Бергман писал, как в двенадцать лет, один музыкант, игравший на челесте в «Игре снов» Стриндберга, разрешил ему во время представления сидеть за сценой. «Впечатление было ошеломляющее. Вечер за вечером… я становился свидетелем сцены бракосочетания Адвоката и Дочери. Впервые в жизни я прикоснулся к магии актерского перевоплощения». О, как это было важно для Бергмана! С каким наслаждением отдавался он потом всю свою жизнь своим театральным репетициям и фиксации камерой лицедейства актеров в кадре. Это был его придуманный и продуманный мир, далекий от документальности, но поражающе правдивый. А если посмотреть репетиции Бергмана, оставшиеся на пленке, то увидишь, с какой радостной отдачей, игривой подвижностью и чарующим лукавством ведет он свои диалоги с актерами.

Родители

Оба художника болезненно воспринимали свои отношения с родителями. Бергман писал, что ему «понятна болезнь моего брата – он парализован яростью, парализован двумя сумеречными фигурами, удушающими, неуловимыми – отцом и матерью». Тарковский был навсегда ранен уходом из семьи своего обожаемого отца и поэта Арсения Тарковского и своим неумением наладить контакт со своей строгой, суховатой матерью, горячо любимой, но не научившей его простому и открытому выражению своей любви к ней. Интересно и очень по-скандинавски, что мать Бергмана, заметив слишком страстную любовь к себе маленького Ингмара, обратилась за советом к врачу, который предписал ей держать с малышом дистанцию, не позволяя ему проявлять к себе слишком жаркого обожания, чего Бергман потом никогда не сумел ей простить. В результате оба режиссера, не дополучившие от своих матерей должной любви, прямо-таки по Фрейду, ищут сходства между своими женами и матерями, порой идентифицируя их образы. Бергман со смущением признался в некоторых своих двусмысленных снах, а последняя и самая главная жена его жизни, Ингрид Бергман, с которой он находит, наконец, покой и счастье, оказывается во всех отношениях очень похожей на его мать.

Читайте об этом у Бергмана в «Латерна Магика». Или в описаниях Вильгота Шёмана, как путались у Бергмана «жена Кэби Ларетай и мать Карин и как сцены в пасторском доме и на вилле в Юрсхольме сливались в одно». Что говорить, Тарковский также открыто искал сходство исполнительницы роли матери в «Зеркале» со своей реальной матерью, отдавая той же актрисе еще роль собственной жены. Мать в «Солярисе» подменяется и сливается в памяти Криса Кельвина с его женой Харри. Свой документальный фильм в поздние годы Бергман делает не об отце, но о матери. А Тарковский, замышляя «Зеркало», поначалу жаждет взять у своей матери самое откровенное и подробное интервью, в конце концов, не решившись на этот шаг…

Интересно, сколь важное значение имеет для обоих режиссеров как родительский, так и собственный дом. С какой нежностью рассказывает Бергман о своем доме, отстроенном им на особо полюбившемся ему острове Фарё: «Выражаясь высокопарно, я обрел на Фарё свой край, свой истинный дом… можно говорить о любви с первого взгляда… Я хотел прожить на острове всю оставшуюся жизнь, построить дом на том месте, где стоял дом-декорация для фильма… Это твой край, Бергман, твой ландшафт… здесь есть надежность…». И как жаждал, в свою очередь, Тарковский заново отстроить дом своего детства для картины «Зеркало», призывая свою мать оценить степень идентификации декорации оригиналу. Как тосковал о своем собственном семейном доме, остававшемся в далекой России в деревне Мясное, который грезился уже герою «Ностальгии» с таким тягостным чувством невозврата в его смертный час…

А теперь, создавая «Жертвоприношение» в Швеции, Тарковский воздвигал для съемок на Готланде свой дом-декорацию, может быть, мечтая уже, как и Бергман, воздвигнуть затем на том же самом месте уже свой собственный, новый и настоящий дом взамен утерянному в России и по соседству со шведским классиком. Но не случилось! А, может быть, и не должно было случиться? Но именно о таком вымечтанном, своем доме, возникшем на шведском острове, рассказывает в «Жертвоприношении» Александр своему сыну: как они вместе с мамой почувствовали свою причастность к этому месту и отстроили здесь тихую гавань для своей семьи. Мы увидим, как похожа на Ларису Тарковскую эта «мама» и жена Александра из «Жертвоприношения», поселенная теперь в свой дом не на рязанской, но на бергмановской земле.