Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

А каково было Бергману узнавать, что русский варяг имеет наглость возводить свою декорацию прямо рядом с ним, занимая «его» землю, поселяя на ней своего героя в исполнении «его» же Юзефссона? И невдомек было Бергману, что, водружая эту декорацию, грезит Тарковский в подсознании о своем, любимом доме в Рязанской области. И чуется мне что-то мистическое в том, что не позволило Тарковскому, как мне кажется, по-настоящему обжить и полюбить этот дом на чужбине, охранив его от преждевременного пожара, сожравшего декорацию прежде, чем ее удалось запечатлеть на пленку из-за поломки камеры Свена Нюквиста. Какая странная закольцеванность событий! Какая пища для фантазии, подсказывающей, что дом этот строился Тарковским не «на камне», а «на песке». Потому и принесение его в жертву звучит в фильме для меня как-то фальшивенько, воспринимается скорее умозрительно, нежели эмоционально…

Творчество как жизнь

Бергман признавался, что «временами остро тоскует по всем и всему. Я понимаю, что имеет в виду Феллини, утверждая, что для него работа в кино – образ жизни». Конечно! Всякому художнику трудно разделить свою жизнь и творчество. Но Тарковский еще уточнял, что каждый его фильм должен быть соразмерным жизненному поступку, нести в себе нравственную и духовную ответственность перед зрителями. Не солгать ни себе, ни ему. Быть лично готовым изнутри к созданию своего произведения, как к рождению собственного ребенка, за которого пожизненно несешь ответственность. Конечно, столь решительная формулировка Тарковского определялась, с одной стороны, той исторически сложившейся традицией, которая полагала «художника в России больше, чем художник», хотя он назывался поэтом. А, с другой стороны, желанием воинственного противостояния коммерческой продукции и массовой коммерциализации искусства.

Позволю также предположить, что озвученная Тарковским решимость каждым фильмом совершать некий нравственный подвиг не имела для него никакой практической альтернативы. Он не только не мог, но, как мне кажется, и не умел между делом сварганить на скорую руку качественную, а также интересную широкому зрителю картину. Бергман, работая в других условиях и отвечая материально всю жизнь за себя и свои многочисленные семьи, умудрялся лепить свои фильмы, как пирожки, перемежая свои выдающиеся и всемирно известные картины, как правило, не имевшие коммерческого успеха в Швеции, более успешными и легкими для восприятия комедиями, все равно всегда отмеченными знаком высокого качества. В своей грандиозной по масштабам деятельности, связанной с кино, радио и театром, он ощущал себя ответственным делателем искусства. На театре – качественным и глубоким интерпретатором крупных драматургов. Тогда как Тарковский, осмысливая свои сравнительно немногочисленные фильмы, полагал их своим очередным поступком на пути поисков и постижения истины, которую он даровал своей «пастве», так разросшейся теперь по всему миру. Создавая свои картины, он все более священнодействовал…

Тарковский мало разбирался в каждодневной текучке и его мало интересовали сложные и мучительные, томительные порой бытовые трения двух людей в конкретике маленьких радостей и низких склок, которые заполняют нашу повседневную жизнь. Этот не всегда радостный опыт он, конечно, имел в своей семейной жизни, но выносил его за скобки своих художественных деяний, не хотел или не умел подвергать этот опыт анализу. Бытовую скуку он коротал на диване в своей комнате в домашнем халате и с книжкой в руках. Его уносило вдаль и ввысь мыслями о смысле жизни, течении истории и высшем предназначении человека, о силе сопротивления и преодолении низкого.

Такое ощущение, что Бергман работал все свое время или сама его жизнь была работой! Так что, подытоживая свою обширнейшую деятельность, он безо всякого пафоса всегда рассматривал свои кинематографические и театральные произведения как «продукт», принадлежащий масс-медиа. «И этот продукт всегда должен быть сделан качественно, как стол или стул. И я буду огорчен, если этот продукт окажется некачественным. Я никогда не думаю, останется ли этот продукт в истории, или о чем-то в подобном духе. Я ремесленник». Вот как! Великий Бергман безо всякого пафоса называл себя ремесленником! Замечательным практиком, занимающимся любимым делом, которое должно обеспечивать ему жизнь.