Читаем Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью полностью

Тогда как Бергман, бесконечно отрицающий и вновь возвращающийся к ранящим его и не оставляющим в покое размышлениям не о каком-то вообще высшем начале, но именно о христианском Боге, снова и снова выражает великое сомнение и не оставляющее его опасение: «Религиозные представления и феномен веры – нечто такое, в чем никогда нельзя быть уверенным. Они могут настигнуть нас, когда мы этого менее всего ожидаем… как гонконгский грипп или удар молнии… и тогда ты совершенно бессилен… Сегодня мне представляется, что такой возврат невозможен. Но я не знаю, что будет завтра». Бергман принадлежит той пастве, которая восстает против Отца своего, но не может пренебречь его постоянным присутствием – то в сердце, то в мыслях – раздражающим и постоянным. Потому самым важным аргументом в спорах о Вере и сомнениях, переживаемых пастором в «Причастии», становится все-таки праздничная месса, которую он все равно служит в пустом, холодном, занесенном снегом костеле. Месса, которая звучит тем более победно и мощно, чем более богохульные слова срывались с уст усомнившегося пастора: «Свят, свят, свят, могуч господь Саваоф. Вся земля наполнится славой твоей!»

Интересно, что именно «Причастие» Тарковский называет своим наилюбимейшим фильмом Бергмана, имевшим также второе название – «Зимний свет»! А оттого может быть, что решение Тарковского отснять один из самых выдающихся эпизодов «Андрея Рублёва» – русскую Голгофу – именно в заснеженном и таком графически выразительном сельском пространстве вполне могло быть навеяно в том числе и так поразившим его фильмом Бергмана.

Напомним, что возникшая у Бергмана идея «Причастия» сильно трансформировалась в процессе его раздумий и подготовки к съемкам фильма. Размышляя именно об этом фильме, Бергман говорил о влиянии такого близкого ему творчества Брессона и, в частности, «Дневника сельского священника»: «Я смотрел этот фильм раз семь или восемь, он, вероятно, тоже повлиял на меня, но в первую очередь – книга. Я отчаянный почитатель Брессона, однако при этом считаю, что он невозможно скучен». Тарковский едва ли читал одноименный роман, но именно брессоновскому «Дневнику сельского священника» отдавал первое место в своем списке лучших картин, где, напомню, «Причастие» занимало следующее, то есть второе, место.

Бергман в поисках нужного для съемок «Причастия» костела, расположенного в правильном месте, призвал на помощь своего отца, к тому моменту уже довольно немощного. Оказавшись однажды с ним вместе в одном из таких костелов, они стали свидетелями того, как пастор, подъехавший для службы на шикарной машине, сославшись на недомогание, объявил немногочисленным прихожанам, что проведет службу в сокращенном виде. Как пишет Ингмар Бергман, его отец, услышав об этом, преисполнился страшным гневом, рванул к алтарю, высказал пастору все свое возмущение, облачился в соответствующее одеяние и провел службу полностью. Именно этим, так сильно воздействовавшим на Бергмана поступком своего отца, он объясняет финал «Причастия»: «Я обрел заключительную сцену «Причастия» и правило, которому следовал и собираюсь следовать всегда: ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение. Это важно для паствы и еще важнее для тебя самого. Насколько это важно для Бога, выяснится потом. Но если нет другого Бога, кроме твоей надежды, то это важно и для Бога». Вот что такое правило, сопутствовавшее Бергману с детства и совершенно необходимое для церковного служения Господу.

Это правило никак не затронуло Тарковского и не вошло в его мирскую жизнь. Тогда как Бергман с горечью осознавал, как велика его нужда в этих правилах для смирения своей души, в которой, как он признавался: «беснуется буря, которой нельзя давать волю…моя работа заключается в педантичном управлении неизъяснимым». Тарковский, не признаваясь никогда в терзающих его бесах, ощущал себя, не мудрствуя лукаво, просто неким, скорее языческим, но безусловно Божьим творением, поклоняясь неизъяснимой и таинственной значимости этого мира, растворяясь в каждой его клеточке.

Сходство мотивов «Жертвоприношения» с «Причастием»

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза