Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Еще одно удивительное совпадение судьбы: Бергману, как и Тарковскому, пришлось надолго покинуть свою родину. Бергману – из-за грандиозного налогового скандала, продлившегося до оправдательного приговора несколько лет и катастрофическим образом отразившегося на его психике. Тарковский опасался возвращаться на родину, боясь безработицы и травли. Тем не менее оба художника переживали эмиграцию очень тяжело. Для Бергмана это было временным состоянием, хоть и ранившим его навек. Можно сказать, что Тарковский этой эмиграции не пережил. Для того и другого эмиграция фактически не стала плацдармом для максимальной мобилизации своих сил и концентрации воображения, которые бы послужили созданию их лучших работ, хотя сам Бергман, признавая неудачу своего первого фильма «Змеиное яйцо», полагал, что другой фильм «Из жизни марионеток» был одной из лучших его работ. Не соглашусь. Фильм качественный по чистенько освоенным общеевропейским меркам, но не то выдающееся произведение, которое приумножило бы список его шедевров.

В контексте нашего сравнения Тарковского с Бергманом мне кажется важным обратить еще более пристальное внимание, в какой все-таки степени ранящим оказалось это время даже для Бергмана: «Первые годы были нелегкими. Чувствуя себя инвалидом, без рук и без ног, я впервые осознал, что нужное слово в нужный быстротечный момент было самым надежным инструментом в моей работе с актерами… Мгновенное, действенное слово, которое рождается интуитивно и попадает в точку. С гневом, горечью и нетерпением пришлось признать, что такое слово отказывалось появляться на свет из моего жалкого разговорного немецкого».

Это у Бергмана! Все-таки выросшего хоть и в Скандинавской, но в Европе, выезжавшего в ту же Германию еще мальчишкой, владевшего, хуже или лучше, основными европейскими языками. И Тарковский! Овладевший на практике только разговорным итальянским. Он, конечно и безусловно, должен был столкнуться с той же проблемой, что и Бергман, но в несравненно более острой форме, вынужденный работать с иностранными актерами через переводчика… Как мне кажется, и по этой причине едва ли можно сравнить достижения того же Иозефссона в «Ностальгии» или «Жертвоприношении» с его же работами у Бергмана. Так или иначе, но контакт безусловно должен был осложняться отсутствием общего языка. Смешно и грустно, но, подтверждая мою догадку, Катинка Фараго рассказывала мне с добрым юмором, как Тарковский на съемках «Жертвоприношения» в Швеции, минуя переводчика, что-то кричал по-итальянски вовсе не итальянским актерам, что их очень забавляло… Это, конечно, вовсе не означает, что актеров отягощала работа с Тарковским. Тот же Иозефссон с восторгом описывал свое общение с великим русским режиссером. Но это вовсе не снимает ни моей оценки результата этой работы, ни того особого, дополнительного напряжения, которое, несомненно, сопутствовало Тарковскому в его работе за границей.

Как мне кажется, именно Тарковский, как никто другой, всеми своими корнями принадлежал отдельному континенту, называемому Россией, если и родственному Европе, то очень восточной ее части. Поэтому трудно вообразить, сколько дополнительных страданий пришлось ему пережить, ощутив себя, думаю, в Швеции, возможно, еще более сиротливо, чем в Италии. Ведь даже Бергман, проживая в Мюнхене, время от времени тайком заглядывал на свой любимый остров Фарё подышать родным воздухом, признаваясь, что его «охватывает тоска по дому, по моим собственным зрителям, так благожелательно вызывающим актеров четыре раза, а потом стремительно разбегающимся из театра, точно там бушует пожар». Ах, с какой болью вспоминаются сегодня в этой связи сомнения Тарковского, которые он высказывал нам с мужем еще в России, в своем деревенском доме, прикидывая возможности эмиграции: «Но, как бы то ни было, мой настоящий зритель останется здесь, в России»…