Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

– Повторю, что в последних высказываниях Тарковского сплелось множество разных миротолкований: от христианских до буддистских. Но экран Тарковского предлагает нам увидеть изначальный мир прекрасно целостным образованием, в тайну которого посвящен художник, наделенный, по Тарковскому, Божьим даром, той особой духовностью, которая открывает ему всю органику мистической глубины видимостей. Отсюда покоряющее живое дыхание экрана Тарковского.

Аскетизм Бергмана заложен в особенностях протестантской веры. А его суровый реализм возникает из намерения вглядеться в современного ему изучаемого им человека безо всяких прикрас, как переживающего пограничную, экзистенциальную ситуацию, исполненную страдания, отчаяния, страха одиночества и смерти в мире прагматически скучном, обманчивом и лживом. Где дар художника воспринимается не даром Господним, но отягощающей, тяжелой данностью бесконечной ответственности, беспокойства и болезненной уязвимости.

И еще мне кажется важным подчеркнуть, что Тарковский в большинстве своих картин склонен говорить о человеке вообще. А кинематографический мир Бергмана насыщен людьми, обремененными своими собственными болями и страданиями, может быть, важными только для них, своими характерами, происхождением и биографией.

Вопрос: Какой фильм Вергмана и какой Тарковского особенно важны и близки лично вам и почему?

Этот выбор всегда очень условен. Но, тем не менее, я назову все-таки самую первую для меня картину Бергмана «Земляничная поляна», которую я увидела подростком на закрытом показе и которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Почему? Да потому, что мне открывался неведомый мне дотоле трагический мир всего течения человеческой жизни, препарированный особым восприятием художника, ошеломившим меня и поразившим навек.

А у Тарковского я безо всяких сомнений выбираю «Андрея Рублёва», самую чистую, в чем-то наивную и светлую его картину, эпохальную, перевоссоздавшую на свой лад всю нашу кровавую историю, пережитую художником изнутри и освещенную его талантом, дарующим надежду и свет, сияющий народу из глубины его страданий.

Вместо послесловия. Тарковский прошлого и будущего

Думаю правильно закончить эту часть моей книги юбилейной статьей о Тарковском, написанной к его 70-летию и опубликованной как в немецкой газете «Treitag», так и в русских «Московских новостях» 4 апреля 2002 года, так как к финалу этой первой части сборника она напоминает в общих чертах сущность творческой биографии Тарковского, как она видится мне сегодня…

70-летие выдающегося кинорежиссера Андрея Тарковского, скончавшегося пятнадцать дет назад на чужбине, отмечается в новой России очень широко. Вплоть до открытия ему памятника в центре Москвы. Мемориальная доска уже украшает стену дома, где была его последняя московская квартира. Дом в приволжском городке Юрьевец, неподалеку от которого он родился и в котором жил ребенком в эвакуации во время войны, со своей матерью, бабушкой и сестрой, преобразился сегодня в музей его памяти, а теперь и в хранилище моего архива. Родина возвращает долги своему былому изгнаннику.

А казалось бы, уже начало творческой биографии режиссера обозначилось его звездным часом. Уде дебютный фильм Тарковского «Иваново детство», попавший на кинофестиваль в Венецию в 1962 году почти случайно, был сразу награжден «Золотым львом» и отмечен такими крупными писателями, как Жан-Поль Сартр или Альберто Моравиа.

Но, увы, все это не помогло смягчить условия дальнейшей работы Тарковского в советской России, где уже следующий его фильм, «Андрей Рублев», настигла горестная судьба, сразу обозначившая грядущую череду бед, потерь и разочарований. Те признания и восторги, которыми была встречена эта работа за рубежом, дома обернулись бессмысленными гонениями и запретами. Не помогла затем полученная «Рублевым» премия «ФИПРЕССИ» в Канне, где фильм был представлен вне конкурса едва успевшим его приобрести французским прокатчиком. Не помогла статья даже в коммунистической газете «Юманите», где «Рублев» был назван «фильмом фильмов! Как Библия книга книг». Второе детище Тарковского было решительно запрещено к демонстрации на советском экране в течение пяти лет за «жестокий натурализм, элитарный язык, антинародность, искажение истории», etch.