Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Например, у меня, к сожалению, не возникло нужного для меня контакта с Донатасом Банионисом, когда он снимался в «Солярисе». Он принадлежит к той плеяде актеров-аналитиков, которые прежде всего должны понять «зачем» и «для чего». Он ничего не может сыграть спонтанно и не задумываясь, изнутри. Он должен сначала выстроить роль, знать, как соотносятся куски, как работают рядом другие актеры, занятые не только в его, но и соседствующих сценах. Для меня такая «любознательность» означает попытку актера подменить собою режиссера. Видимо, Банионис не мог расстаться с опытом своей работы в театре. А мне не нужно, чтобы актер понимал и заботился о том, как будет выглядеть законченное произведение. Тем более что, работая над фильмом, я сам порою не очень представляю себе тот окончательный результат, который я должен последовательно и членораздельно разъяснить актеру с такими требованиями.

Актеры аналитического, головного склада полагают, что знают будущий фильм, прочитав сценарий, и мучительно стараясь затем представить себя в контексте того законченного целого, которое им видится. Ведут себя, как театральные актеры на репетиции пьесы. Тут-то они и совершают свою первую ошибку. Сценарий и пьеса – это совсем разные вещи, имеющие совершенно разные значения в процессе создания фильма или спектакля, о чем мы уже говорили выше. Актер, полагающий, что он знает, каким должен быть результат, не просто погружается в то или иное состояние, предлагаемое режиссером, но начинает играть концепцию своей роли, что заведомо гибельно для картины. Своим «исполнением» роли, желая того или нет, он дезавуирует саму идею специфики фильма, подменяя кинопроизведение заснятым спектаклем.

Как я уже говорил, разные актеры требуют к себе разного подхода. Иногда с одним и тем же актером приходится работать по-разному в разных картинах. Тогда режиссеру приходится быть изобретательным в достижении нужного ему результата. Вот, например, мне вспоминается работа с Николаем Бурляевым, который еще мальчиком играл у меня Ивана. А теперь молодому актеру нужно было сыграть в «Рублёве» Бориску, сына колокольных дел мастера. Для того чтобы держать его в этой работе в нужном мне состоянии, приходилось через ассистентов доводить до него слух о том, что я им чрезвычайно недоволен в этой работе и, возможно, буду переснимать другого актера. Мне это было необходимо, чтобы он ощущал за своей спиной возможность катастрофы, чтобы неуверенность овладела им. Потому что Бурляев, как актер, чрезвычайно разбросан и декоративен. У него искусственный темперамент. И, честно говоря, мне так и не удалось добиться от него того нужного мне результата, на который я рассчитывал в этой картине. Не играет он все-таки на уровне моих любимых исполнителей в этом фильме, вроде Ирмы Рауш, Солоницына или Гринько. И тут нужно сознаться, что мне, к сожалению, не удалось создать в «Рублёве» единого актерского ансамбля. Например, мне не удалось добиться того, чтобы Лапиков в роли Кирилла не выбивался из общей тональности актерского исполнения. Увы, но он все-таки играет замысел и свое отношение к персонажу…

Чтобы все-таки прояснить, что я имею в виду, давай вспомним «Стыд» Бергмана… Там практически нет ни одного актерского куска, где бы исполнитель «выдал» режиссерский замысел. Он упрятан полностью за живой жизнью персонажей, растворен в ней. Герои фильма раздроблены обстоятельствами, подчинены только им и ведут себя сообразно этим обстоятельствам, не пытаясь преподнести нам ни идею, ни свое отношение к происходящему. Вы не сможете сказать ничего односложного про этих людей: плохи они или хороши. Все в этом смысле, как в жизни, значительно сложнее и глубже. Например, я не рискнул бы безапелляционно утверждать, что герой фон Сюдова плохой человек. Может быть, все герои скорее одновременно хороши и плохи. Самое важное при этом состоит в том, что в исполнителях нет ни капли тенденциозности. И обстоятельства, в которые они поставлены режиссером, используются им для того, чтобы исследовать весь спектр соответствующих этим обстоятельствам человеческих проявлений. А вовсе не для того, чтобы проиллюстрировать априори заданную идею.