Тарсо, Христа ради юродивая

Тарсо усиленно подчеркивала, желая донести это до нас, что мы должны сами заниматься духовным деланием, особенно молитвой, платя немало «тысяч», которые требуются для этого. Ее огорчало, что молодые люди, то есть те, у которых было много сил и которые сами должны были научить ее этому делу, напротив, приходили за этим к ней. Она говорила: “Ты посмотри, какие парни приходят ко мне вместо того, чтобы все делать самим!” Глагол “делать” означал именно духовное делание. Так, в первый наш приход к ней, после продолжительной речи на этом иносказательном языке, увидев написанное на наших лицах непонимание, она, наконец, словно отчаявшись, сказала: “Неужели вы не понимаете? Я молилась всю эту ночь!” В другой раз, когда кто-то рядом с ней молился Богу о том, чтобы ему было дано то, чего он желал, Тарсо повернулась к нему и сказала:

“Ты что же, даром хотел? Чтобы купить хлеб, сейчас нужно пятьдесят тысяч”.

“Начинайте вечерком, около пяти, и продолжайте, сколько сможете”, — сказала она нам в тот раз. Тогда я впервые услышал от нее слова про “дом”: “Мы должны построить вокруг себя дом, закрыться внутри него и оставить только одну дырку вверху”. По всей видимости, она хотела сказать, что мы должны хранить ум от впечатлений наших чувств, а может быть, и от всех помыслов, и оставить только один канал связи со Христом.

Незнакомым людям, приходившим к ней, Тарсо задавала вопрос, умеют ли они делать железобетон, тем самым испытывая, знают ли они, как духовно строить дом своей души. Когда рядом находилось много людей, она разговаривала в свойственной ей особой манере, так что многие считали ее безумной. Однако у нее был свой код: пекарней она называла церковь, Начальником или Владыкой называла Христа, монастырь, в котором жила — тоже пекарней. Она говорила, что Начальник привел ее сюда и она родила триста детей, подразумевая, очевидно, монахинь, которые о ней заботились, которых она любила и о которых молилась. О тех, кто в аду, она говорила, что мы должны убрать каменные плиты, лежащие над ними, чтобы они увидели свет. Так она указывала на необходимость молитв об усопших, в чем, безусловно, подвизалась и сама».

* * *

Одна монахиня, знавшая ее, вспоминает: «Часто, когда мы приходили повидать Тарсо, она нам настойчиво говорила:

— Стройте, сестры мои, стройте дом. У меня есть многоэтажки, и вы стройте.

Я ей сказала:

— Тар со, как мне строить дом, если у меня нет денег?

И она мне ответила:

— У меня есть много денег в доме Владыки, у меня там — миллионы. Сходи туда и возьми, там их много».

* * *

Тарсо действительно была аристократкой духа. Она царствовала прежде всего над страстями и могла уже переносить боль, молиться и освящать себя, доставляя тем самым благо всем христианам. Ее внутреннее величие мог легко заметить любой, кто приближался к ней с открытой душой. Впечатление, которое она произвела, когда принимала нас после возвращения из больницы, сидя на лавке в своей келье, было таким же, как и у сестры К., которая так вспоминает о Тарсо: «Царица, сидящая на троне. Более царственная, чем любая царица, — такое величие!» Это царственное сияние аскетического образа Тарсо, светившее сквозь ее лохмотья, помогало осознать, что представление о достоинстве у мирского человека с его общественными добродетелями кардинально отличается от понимания достоинства святыми отцами.

Мирской человек очень беспокоится о собственном достоинстве. Даже самого простого человека волнует вопрос: «Ты меня уважаешь?» Оскорбленное чувство собственного достоинства толкает людей на всевозможные преступления. На алтарь «чести» приносится в жертву человеческая жизнь. Разумному человеку непостижимо, как можно не хотеть, чтобы тебя уважали, как можно не волноваться, если тобой пренебрегают или бесчестят тебя.

Этой логике «жить так, чтобы люди тебя уважали» святоотеческий человек противопоставляет свою радикальную и безумную для мирского ума логику. «Пей на всякий час поругание, как воду живую... как мед и молоко... Усердно пей поругание, как воду жизни, — от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством, очищающим от блудной похоти; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей и свет Божии не оскудеет в сердце твоем»[114].

* * *

Да, нам, мирским христианам, трудно постичь благодатную глубину таинства бесчестия, очищающее человеческую душу от терний гордости, блуда и бесстрашия перед судом Божиим, от которого зависит наше вечное будущее.

Напротив, мы, вроде бы добрые христиане, часто идем на подмену в своей душе: призвание от Бога жить по подобию Божию[115] подменяется передаваемыми по наследству внутренними побуждениями искать и укреплять внешний образ самих себя согласно бесовскому наущению будете как боги[116]. Кто же не хочет стать как бог уже здесь и сейчас?

Безусловно, такое для Тарсо было немыслимым делом и ядовитым искушением, из-за которого она иногда метала громы и молнии.

* * *