Тарзан из племени обезьян. Возвращение Тарзана. Тарзан и его звери

Тяжелая рука обрушилась на плечо Мугамби прежде, чем тот понял, что его преследуют. Когда же он обернулся, чтобы сразиться с противником, сильные пальцы сомкнулись у него на запястьях, и усевшийся на него верхом великан швырнул вождя на землю, не дав тому нанести ответного удара.

Тарзан решил заговорить с лежащим под ним на языке западноафриканского побережья.

– Кто ты? – спросил он.

– Мугамби, вождь народа вагамби, – отозвался чернокожий.

– Я сохраню тебе жизнь, если поможешь уплыть с этого острова, – пообещал Тарзан. – Что ты на это скажешь?

– Я согласен помочь, – ответил Мугамби. – Но ты убил моих воинов, и я сам не знаю, как попасть домой, потому что теперь взяться за весла некому, а без гребцов далеко не уплывешь. Мы не сможем отправиться по морю в мою страну.

Тарзан встал и позволил пленнику подняться с земли.

Воин представлял собой великолепный образец туземной мужской красоты. Его тело было точной копией прекрасно сложенного белого человека, с которым он столкнулся. Единственное отличие заключалось в том, что он был темнокожим.

– Пойдем! – сказал человек-обезьяна и зашагал обратно, туда, откуда еще доносилось рычание пирующей звериной орды.

Мугамби попятился.

– Там нас ждет смерть, – пробормотал он.

– Думаю, нет, – возразил Тарзан. – Эти звери мои.

Чернокожий по-прежнему колебался, боясь последствий и не решаясь приблизиться к страшным тварям, пожиравшим тела его воинов. Но Тарзан заставил его идти следом, и некоторое время спустя они вернулись на место недавней битвы, где перед ними предстало ужасное зрелище. Пришедших звери встретили угрожающим ворчанием, но Тарзан шагнул к ним, таща за собой дрожащего от страха вождя.

Как Тарзан вынудил обезьян принять в свое общество Шиту, так он заставил их признать членом своего племени и Мугамби. Это оказалось даже проще. Но Шита, казалось, была совсем не способна понять, что пообедать воинами Мугамби человек-обезьяна ей позволяет, а поступить точно так же с самим Мугамби ей запрещено.

Однако теперь она была сыта и потому удовлетворилась тем, что стала прогуливаться вокруг охваченного ужасом дикаря, временами издавая тихое угрожающее ворчание, и смотрела на него злобным огненным взглядом.

Мугамби жался поближе к Тарзану, который едва удерживался от смеха, наблюдая, в какое жалкое состояние поверг вождя страх. Но в конце концов белый гигант взял пантеру за загривок и, подтащив ее близко к туземцу, принялся резко шлепать хищницу по носу всякий раз, когда та принималась рычать на чужака.

При виде такого чуда – человека, голыми руками бьющего безжалостную и свирепую обитательницу джунглей, – глаза у Мугамби чуть не вылезли из орбит, и угрюмое уважение к белокожему великану, который взял его в плен, сменилось благоговейным страхом.

Уроки, преподаваемые Шите, действовали так хорошо, что через короткое время Мугамби перестал быть для нее объектом повышенного внимания и в ее компании чернокожий начал ощущать себя в несколько большей безопасности.

Но сказать, что Мугамби чувствовал себя как дома в новом окружении, значило бы сильно погрешить против истины.

Всякий раз он закатывал глаза, когда мимо него проходил то один, то другой зверь из свирепой компании, так что бульшую часть времени у него были видны только белки глаз.

Тарзан и Мугамби вместе с Шитой и Акутом отправились охотиться на антилопу. Они устроили засаду рядом с водопоем, и, когда по сигналу человека-обезьяны все четверо разом прыгнули на застигнутую врасплох Бару, туземец был готов поклясться, что несчастное животное умерло от страха прежде, чем кто-то из них успел его коснуться.

Мугамби развел костер и зажарил свою часть добычи. Но Тарзан, Шита и Акут разорвали каждый свою долю острыми зубами на куски и ели ее сырой, рыча друг на друга, когда кто-то смел приблизиться к чужому мясу.

Вообще-то, не было ничего странного в том, что белый человек окажется ближе к повадкам животных, нежели к обычаям черных дикарей. Все мы, в конечном итоге, дети привычки, и, когда необходимость соблюдать этикет отпадает, мы самым простым и естественным образом возвращаемся к тому, что в нас неистребимо заложено с рождения.

Мугамби, например, сколько себя помнил, не ел иного мяса, кроме жареного, тогда как Тарзан никогда не пробовал приготовленной пищи до тех пор, пока не стал взрослым. Человек-обезьяна приучился к принятому в людском обществе столу лишь в последние три или четыре года. Есть пищу сырой ему повелевала не только выработавшаяся в течение всей жизни привычка, но и вкусовые пристрастия, потому что для него всякая еда, над которой поколдовал повар, казалась испорченной и не шла ни в какое сравнение с парной сочной свежатиной.