Тарзан. Том 4

— Его судьба в твоих руках, Далекта. Позабудь о нем, обещай стать моей женой, и я сделаю так, что он не появится на арене.

— Нет, я не приму этого условия.

Фастус пожал плечами.

— Как хочешь,— сказал он.— Но запомни — ты сама обрекаешь его на смерть.

— В боях с мечом или копьем Матеус не имеет себе равных,— презрительно покосившись на Фастуса, промолвила Далекта,— а цезарь обещал свободу победителю. В бою Матеус Прокус завоюет свободу.

— Цезарь заставит безоружных людей драться с голодными львами,— напомнил насмешливо Фастус.— Прекрасная Далекта не посещает ежегодных игр и плохо осведомлена о существующих правилах на арене.

— Но ведь это убийство,— вскричала девушка.

— Вот как судит патрицианка о поступках цезаря? — с угрозой в голосе произнес Фастус.

— Я говорю, что думаю,— продолжала Далекта.— Цезарь он или нет, но подобное достойно презрения, и кто позволяет вершиться кровавому злодейству над безоружными, тот негодяй. Сейчас у меня нет сомнений, что цезарь и его сын способны на еще большую подлость...

Ее голос дрожал от еле сдерживаемого гнева, сарказм звучал в каждом слове, разящем Фастуса, как бичом.

Крысенок встал, его глазки злобно блеснули.

— Ты слишком разгорячилась, Далекта. То, что я сказал тебе, требует осмысления. Я не тороплю с ответом. Нельзя решать судьбу Прокуса, не подумав,— он поклонился и направился к выходу из ложи. У двери задержался и добавил как бы нехотя: — Кроме того, твой ответ касается не только Прокуса, тебя и меня...

— Что ты хочешь сказать?

— Есть еще твой отец Деон Сплендидус, его жена, твоя матушка и Феофилата, мать Прокуса...

С этими словами Фастус исчез.

Игры проходили под грохот фанфар, звон мечей, звериный рык и вопли умирающих. Весь этот шум перекрывали возгласы и аплодисменты разгоряченных зрелищем зрителей. Они часто вскакивали на скамьи и, неистово вопя, приветствовали победителей. Не менее бурно выражала толпа и свое негодование — над трибунами повисал глухой и злобный рев.

Над свирепым тысячеглазым чудовищем, в которое превратилась масса зрителей, реяли знамена, поднимались и опускались в мерном ритме опахала, которыми рабы остужали горячечный пыл возбужденных хозяев.

Мерно жевали сласти тысячи челюстей, лились в тысячи глоток прохладительные напитки, чьи-то уши внимали похабщине, которую им нашептывали, пока на арене в страшных муках прощалась с жизнью очередная жертва.

Рабы оттаскивали в сторону мертвые тела и сметали запачканный кровью песок, посыпая арену новым слоем, чтобы не было заметно алых пятен.

Сублатус вместе с префектом Кастра Сангвинариуса вовсю потрудились над программой игр, дабы чернь получила как можно более впечатляющее зрелище. Таким путем нелюбимый цезарь хоть раз в году заслуживал популярность плебса.

Праздник шел по нарастающей. Самую широкую известность приобретали те бои, в которых вынуждены были участвовать опальные патриции. Сублатус рассчитывал на Кассиуса Асту, но, конечно, для той цели, которую наметил для себя коварный цезарь, необходим был белый гигант-варвар, который своими легендарными подвигами успел снискать себе любовь народа.

Действовать следовало осторожно, постепенно подводя втянутых помимо своей воли людей к кульминации плана. Поэтому уже сразу после полудня Тарзан оказался на арене вместе с безоружным, как и он сам, дородным убийцей. Убийцу обрядили в набедренную повязку из леопардовой шкуры, похожую на ту, что носил Тарзан.

Распорядитель отвел их к ложе Сублатуса и, надрывая связки, завопил так, чтобы его слышал весь Колизей:

— Эти двое по велению цезаря будут биться голыми руками. Кто останется в живых, тот будет объявлен победителем. Но ворота тюрьмы для победителя не откроются. Поэтому, если тот или иной противник не хочет драки, он может покинуть арену, отдав тем самым победу другому.

Толпа, запрудившая Колизей, бешено засвистела. Черни надоели пустяковые схватки, не опасные для участников. Оно жаждала крови. Никому не было интересно наблюдать, как ослабевший противник спасается бегством.

В адрес благородного патриция, распорядителя игр, полетели оскорбления, а на голову посыпались огрызки фруктов и прочий мусор. Так зрители выражали свое недовольство. Толпа ревом подбадривала Тарзана и низколобого убийцу, пытаясь стравить их в смертельной схватке.

По сигналу к началу битвы Тарзан внимательно оглядел своего противника. Это была мощная туповатая скотина. Глубоко посаженные глазки убийцы горели злобным огоньком. На груди и плечах перекатывались мощные шары мускулов. Тарзан подумал, что такой малый привык выходить из любых стычек победителем.

Ростом он был пониже Тарзана, темнокожий. Оттого, что его плоть была чересчур мощной, он производил впечатление урода — слишком маленькой казалась голова с низко скошенным лбом. Толстенные узловатые ноги как бы вросли в песок арены. Силач буравил Тарзана злобным взглядом маленьких глаз, ища у соперника уязвимое место.

— Вот дверь, варвар,— прокаркал он хриплым голосом,— беги, пока жив!