Татьяна Москвина Смерть- это все мужчины

– Тяжёлая физическая работа, между про чим, - заметила я. - Актёр Хью Грант, помнишь, был скандал на весь мир, взял чёрную проститут ку за восемьдесят долларов. А ты же не проститут ка. Могла бы брать по сто. Прикинь на круг, сколь ко бы вышло.

Крошка явно что-то стала считать в уме и окончательно расстроилась.

– Шурик, ты умный, скажи - что делать? Что мне делать?

Смутный понедельник уже переползал условную границу, где эстафету жизни принимал у лукавой Луны яростный Марс, командир второго дня.

– Господи, крошка, откуда я знаю, что тебе де лать! Соси свой крест и веруй.

ДВА - ВТОРНИК 1

Утром нежданно забежал Егор, сердито, хоть и с любопытством осмотрел крошку, разными частями выглядывавшую из ванной, шепнул мне: «Это что за шлюха?», схватил что-то позабытое и отчалил, не дослушав ответа.

Из окон нашего, шестнадцатого и последнего, этажа лился белёсый свет, извечный северный коктейль воды и неба, отражённых друг в друге. Мастер облаков сегодня на работу не вышел, и залив тонул в тумане.

– Не хочу кофе, ничего не хочу. - Эми смотрела на вид из окна. -Ты вот смотришь на всё на это, и у тебя за время, что мы не виделись, глаза поменялись. Стали ужасно светлые и совсем жуткие. И одеваешься как гимназистка, и эта косичка... Какая ты в Москве была классная, просто девка-зажигалка! Помнишь, как ты постриглась совсем коротко и окрасилась в «баклажан», а этот Марат армянский подарил тебе кожаные джинсы за то, что ты, после бутылки водки, сделала стойку на лопатках?

– Крошка, тот Шурик помер. Я в газете работаю, какой тут ещё баклажан на лопатках? У меня всё поменялось, состав крови, мысли, чувства... Я уже не кувыркаюсь им на потеху. У меня есть своё. Да, вот так вот одеваюсь и не размалёвываю лицо, чтобы они не подумали, будто я хочу им нравиться.

– Ты всё равно им нравишься! Ты всё равно такая же, как и была, - отличная заводная девчонка, только замученная совсем и не любишь никого.

– Нет, не такая же. Со мной что-то делается. Странное что-то... Будто кто-то внутри поселился и говорит, говорит...

– Я сразу сказала, - огорчилась крошка.- Свихнёшься ты в этом городе. Ты, Шурик, меня воспитываешь, а сама что? Ты думаешь, он на тебе женится?

– Не знаю. Если их не любить и, главное, не хотеть, то жить можно. Я с Егоркой прекрасно уживаюсь. Немножко стыдно, что я его обманываю, ну а как иначе? Взять так всё и рассказать? Да он и слушать не будет. Да убежит сразу. Он сам виноват, что в упор не видит, с кем живёт. Я ж проговариваюсь на каждом шагу. Он тут фильм глядел, про Вторую мировую, я никогда про войну ничего не смотрю, ты знаешь, сидела в кухне, зашла на минутку, у него там на экране фюрер выступает. Я и говорю, совершенно автоматически: Эта поганка Гитлер всё-таки сделал охуенный пиар своей дебильной нации, тут меня осенило: мама! Облом! Разве его Саня могла бы выдать такой текст? Не, ничего не заметил. Не расслышал. Про жениться не знаю, но что-нибудь с него будет. Он не жадный. Может, квартиру подарит, благодетель мой. И потом, как жениться, когда я с Коваленским так и не развелась. Надо будет разводиться, а как? - А где он сейчас? -

Коваленский. Катастрофа. Воспоминание ампутировано. - Мне говорили, в Германии.

– Лучше бы мы с тобой, Шурёночек, - вздохнула крошка Эми, обнимая меня, - образовали крепкую семью нового прогрессивного типа. Получили бы поддержку мировой общественности... Помнишь, тогда, в Москве...

– Тихо, тихо. Не всё надо проговаривать. Это же дольче, дольче... Туман, лебединое озеро, девушки танцуют... Не знаю, как из всего этого образуются бритые профессорши в армейских ботинках, которые организуют и направляют международное между-ног-движение. Нет, душенька, я не собираюсь милую причуду превращать в образ жизни. Да еще всех об этом оповещать. И как бы мы жили с тобой? Я бы тебя содержала? Хочешь из меня сделать такую ручную карманную мужчину? Оставь, крошка. Будем жить с кем придётся. Слабые должны быть хитрыми. Да будет тебе известно, на долю женщин приходится один процент мировой собственности. - Ну и что? - Ну и всё. Крошка нахмурилась:

– То есть у нас ничего нет? Мы ничем... это... не владеем?

– Точно так. Выперли они нас на свободу, как зайчиков на мороз. Давай, давай, сама - учись, работай, выбирай мужа, воспитывай детей, и без никого.

– Что, разве, когда родители дочек замуж выдавали, лучше было? - Не знаю. Я там не жила. Порядка, наверное, было больше... С невесёлыми новостями зазвонил телефон.

Крошка видела, как я вскрикнула и заплакала, - стала виться вокруг меня, хлопотать. В труд-ггую минуту ничего нет лучше хорошей русской бляди.

Умерла бабушка, папина мама. Никакой трагедии в этом не было, бабушка откусила от жизни преизрядный кусище в девяносто два года. Она родилась ещё при звуках гимна «Боже, царя храни» и была в полном разуме до последнего часа. С царём в голове, так сказать. Я любила свою Федосью Марковну и давно собиралась её навестить, привезти хорошего чаю, поцеловать в иссохшую щёчку. Вот и привезла, вот и поцеловала. В гробу теперь поцелую.