Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Свадьба, которую сыграли спустя год после знакомства, в ноябре 1927 года, совпала с грандиозными торжествами по случаю десятилетия Октябрьской революции. Свой первый юбилей советская власть отмечала с невероятным размахом. Всеобщее ликование (искреннее, надо заметить, ликование, потому что жизнь становилась все лучше и лучше) совпадало с настроением Татьяны. Она ощущала себя невероятно счастливой, настолько счастливой, что даже трудно было поверить в то, что это происходит с ней наяву. Членам драмкружка, который к тому времени уже стал фабричным театром, было поручено поставить пьесу из жизни Ленина. Стихов о вожде было написано великое множество, а вот с пьесами дело обстояло плохо. Пришлось обратиться к отцу. Иван Романович спросил, о каком периоде жизни Ленина следует писать. Татьяна выбрала 1895 год (биографию Ленина все знали наизусть, как катехизис[61]) – год создания «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»[62], который Ильич создавал вместе с Надеждой Крупской. На просьбу «немного оживить» пьесу отец понимающе улыбнулся и сделал все как надо – с человечинкой, с чувствами, но без уклона в буржуазную пошлость. Крупскую Татьяна сыграла сама, утвердили ее на эту роль единогласно. Спектакль показывали не у себя, а в клубе Электромеханического завода имени Владимира Ильича, который большинство народа и на десятом году революции называло по старой памяти заводом Михельсона. Татьяна невероятно волновалась – не подвели бы ученики – но все прошло замечательно. За два с лишним года ей все-таки удалось собрать и воспитать более-менее сносный актерский коллектив. Несмотря на все, как сказали бы сейчас, пролеткультовские «закидоны». Ганс сидел в первом ряду, хлопал громче всех и громче всех кричал «Браво!».

Да, в ноябре 1927 года Татьяна была на пике своего счастья. А после того, как достигнешь пика, начинается спуск вниз…

Татьяна умела печатать на машинке. Выучилась сама, когда это потребовалось для одной из ролей. Сначала собиралась просто научиться достоверно стучать по клавишам и двигать каретку, но незаметно для себя освоила печатание по-настоящему. Делов-то – запомни, где какая буква, и стучи по клавишам! Поэтому еще в Москве они с Гансом договорились, что она станет работать машинисткой в советском торгпредстве в Берлине. Туда брали далеко не всех, потому что эта работа считалась очень ответственной и была связана с секретными документами, но Ганс пользовался определенным весом, и, кроме того, за Татьяну замолвил словечко сам Рубен Катанян, тот самый Катанян, который в 1920 году был начальником политотдела Политуправления Реввоенсовета. В 1927-м Катанян занимал высокий пост в Прокуратуре РСФСР, но до этого он успел недолго поруководить советской внешней разведкой и побыть генеральным консулом СССР в Берлине. Уйдя в Прокуратуру, Катанян в какой-то мере продолжал быть причастным к германским делам (ведь бывших разведчиков не бывает, не так ли?), и потому для него не составило труда помочь Татьяне.

Берлин оказался совсем не таким, как виделось из Москвы, и работа оказалась совсем не такой, как ожидала Татьяна. Атмосфера в постпредстве была невероятно напряженной. Все друг друга подозревали, начальство постоянно твердило о бдительности, на выходе Татьяну через день обыскивали, проверяя, не выносит ли она какого-нибудь документа, работать приходилось быстро, много, и попробуй только сделать где-нибудь ошибку. Букву еще можно не ту поставить, но если переврать какую-нибудь цифру, то придется доказывать, что ты сделала это случайно, а не намеренно исказила данные. Документы получались под расписку, сдавались тоже под расписку, да что там документы – использованные копирки тоже надо было сдавать под расписку, ведь по ним можно было прочесть то, что печаталось. Время от времени к столу машинистки подходил кто-то из проверяющих и начинал сосредоточенно копаться в ведре для мусора, проверяя, не выброшено ли туда что-то важное. У каждой машинистки было свое пронумерованное ведро…

Привыкнуть к новой работе было можно, несмотря на то, что она разительно отличалась от руководства драмкружком и совершенно не соответствовала характеру Татьяны. 1930 год, Советская страна окружена врагами, в самой Германии обстановка крайне сложная… Но Татьяне казалось, что в трудной ситуации сотрудники торгпредства должны помогать друг другу, должны держаться вместе, а не есть друг дружку поедом и не стучать начальству о каждом сделанном шаге, о каждом сказанном слове.

Стучали все, отрабатывая оказанное им доверие и зарабатывая право остаться в Берлине еще на какой-то срок. Работа за границей, пусть даже и машинисткой, пусть даже и в таких тяжелых условиях, была огромным счастьем, привилегией, доступной лишь избранным. Татьяне завидовали – ишь ты, штучка-дрючка какая! Мы по семь комиссий прошли, долго ждали, когда нас утвердят на работу за границей, мы трясемся, чтобы нас обратно не отправили, а она вышла замуж за немца и приехала на все готовое. Ишь ты, артистка! Знаем мы этих артисток!