Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

На правах человека, годившегося Татьяне в отцы (он был всего на пять с половиной лет младше Ивана Романовича), Розен-Санин называл ее Танечкой и вообще относился к ней с отеческой заботой, несмотря на то, что знакомство у них было шапочное.

Про актрису Марию Андрееву, прославившуюся не на сцене, а в качестве невенчанной жены «Буревестника революции» Максима Горького, Татьяна была наслышана. С 1926 по 1928 год Андреева заведовала художественно-промышленным отделом советского торгпредства в Берлине. В торгпредстве часто вспоминали «Марью-Посадницу» (так там прозвали Андрееву), но доброго слова о ней никто ни разу не сказал.

– И с Сережей Годзи будьте осторожны, – продолжал Розен-Санин. – Он из тех, о ком говорят – из молодых, да ранний. Пришел в театр из самодеятельности, но мнит себя вторым Щепкиным…

С Сергеем Годзи, несмотря на предупреждение Розена-Санина, у Татьяны установились хорошие дружеские отношения. Осторожничать с ним не было необходимости. Пожилые актеры настороженно (и предвзято) относились к Годзи, потому что не могли простить ему скачка из клубной самодеятельности в труппу столичного (пускай и не самого лучшего, но все же столичного) театра, и за глаза называли Сережу «грузчиком». Он действительно начинал трудовую биографию грузчиком на стройке, но был начисто лишен революционных пролеткультовских взглядов на искусство.

«Серая кардинальша» Нина Княгининская невзлюбила Татьяну, что называется, с первого взгляда. Без всякой причины и без малейшего повода. Невзлюбила, и все тут, несмотря на то, что Татьяна не могла считаться ее конкуренткой. Между двумя актрисами установились отношения, для характеристики которых лучше всего подходит определение «холодная война» (в то время этот термин еще не придумали, он появился после Второй мировой). Княгининская старалась не замечать Татьяну, а если и замечала, то только для того, чтобы подпустить шпильку – укорить в профессиональной несостоятельности, в отсутствии таланта. Делала она это очень тонко и хитро. Выступала не просто так, а искала повод и облекала свой упрек в форму дружеского совета опытной актрисы.

– Вот здесь, Татьяна Ивановна, я бы сыграла так… Так, наверное, лучше, да? Я рада, что вы меня понимаете. Шесть лет вне сцены – это большой перерыв, но я всегда готова вам помочь…

«Шесть лет вне сцены» звучало как оскорбление. На самом деле вне сцены Татьяна провела всего один год. Но у Княгининской руководство фабричным драмкружком работой на сцене не считалось. Татьяну частенько подмывало «срезать» Нину Вячеславовну по-простецки. Чему-чему, а «срезать» она на карандашной фабрике научилась превосходно. Могла даже не «срезать», а «отбрить». Но приходилось помалкивать. Татьяна понимала, что тот день, когда она вступит в открытую конфронтацию с Княгининской, станет последним днем ее пребывания в театре.

А уходить, в сущности, было некуда. Татьяна держала ухо востро, то есть интересовалась вакансиями в других театрах, но к началу тридцатых театральная Москва пришла в состояние относительного равновесия. Новые театры перестали открываться в режиме «каждый месяц – новый театр». В тех, которые работали, труппы были заполнены. Кроме того, в Москву валом устремились актеры из провинции… В такой ситуации надо было радоваться тому, что у тебя есть хоть какое-то место.

Татьяна радовалась. Точнее – она пыталась радоваться, но не очень-то выходило. Роли ей доставались самые маленькие, часто – без слов, перспектив она не видела никаких, в театре к ней относились плохо. Расклад был таков: два приятеля, Розен-Санин и Годзи, холодно-приветливый Любимов-Ланской, иногда снисходивший до того, чтобы передать привет Ивану Романовичу, и откровенное недружелюбие остальных актеров во главе с Княгининской.

Плюнуть бы на все да вернуться к Коршу! Однако Московский драматический театр (таково было последнее название бывшего театра Корша) закрыли в начале 1933 года. Николай Радин писал Синельникову в Харьков 5 февраля того же года: «31 января был последний спектакль в театре Корша. Бесславно кончил он свое 55-летнее существование: люди, ликвидировавшие его, не посчитались ни с чем… ни с прошлым, в котором было много значительного, ни с самолюбием работавших там актеров, ни даже с почтенной юбилейной датой. Приказом Наркомпроса художественный состав распределен между московскими театрами, здание передано со всем инвентарем МХАТу…»

Иван Романович Пельтцер после ухода из Третьего театра РСФСР тоже все никак не мог найти себе места по душе. То работал в Москве, то уезжал в Луганск играть в передвижном театре под названием «Шахтёрка Донбасса», то служил в Ивановской областной драме. Возле Ивана Романовича всегда были женщины, всегда – красивые и много моложе его. Иван Романович умел очаровывать. Ольга Супротивная ревновала его так же сильно, как когда-то ревновала Евгения Сергеевна…