В 1940 году Любимов-Ланской покинул театр имени Моссовета. Руководяще-режиссерской работой он больше не занимался, поступил в труппу Малого театра и играл в ней до своей кончины в июле 1943 года. Руководителем театра имени Моссовета стал Юрий Завадский, до этого около года проработавший очередным (то есть – рядовым, не главным) режиссером. Завадский очень хорошо относился к Татьяне, ценил ее талант, но она все же ушла в Театр миниатюр, поскольку к тому времени успела осознать, что ее призвание – острохарактерные роли, а в миниатюрах это призвание можно было реализовать наилучшим образом.
Глава четырнадцатая
Московский театр миниатюр
Весной 1938 года Комитет по делам искусств при Совете народных комиссаров СССР принял решение об открытии в Москве Театра эстрады и миниатюр. Название говорило о том, что профиль у нового театра будет широким – здесь будут даваться и обозрения[69]
, и театральные миниатюры, и разного рода эстрадные номера. Новое обобщающее понятие «эстрада», которого в начале века еще не знали, появилось вскоре после Октябрьской революции и прочно укоренилось в обиходе.В двадцатые годы эстрада расцвела пышным цветом. Спектр ее был необычайно широк – от пролетарских агитационных коллективов «Синей блузы» до сугубо развлекательных мюзик-холлов. Но в тридцатых начался упадок. Бесконечно выезжать на старом материале невозможно, нужны были новые формы, новые пьесы, новые номера. Закрылось множество экспериментальных мастерских, Театра обозрений не стало в 1932 году, «Синяя блуза» прекратила свое существование в 1933-м, мюзик-холлы, постоянно попрекаемые за избыток мелодраматичности и танцев, дотянули до 1937-го… На обломках старого возникало что-то новое, но ненадолго – на год, на два.
В системе государственной пропаганды «обычные» театры значили много больше театров малых форм, но и последними пренебрегать было нельзя. Вопрос о проблемах советской эстрады приобрел государственное значение. В марте 1935 года, выступая на Втором пленуме Правления Союза советских писателей, Алексей Максимович Горький призывал коллег творить для эстрады: «Поэтов сотни… Стихи пишут километрами. Социальная ценность половины этих стихов незначительна. Но она была бы несомненно полезней и значительней, она сыграла бы большую воспитательную роль, если бы молодые поэты шли той дорогой, которой шел Беранже, которой идут французские шансонье. Они откликаются на каждое политическое событие… Есть ряд песенок, где сразу дается «всем сестрам по серьгам». А ведь у нас есть чрезвычайно много всяких таких штук, которые должны быть осмеяны, с которыми нужно бороться. Наконец, у нас есть слишком много такого, за что нужно похвалить, и не газетным словом, а искренно, со всем пафосом и тем большим чувством благодарности, которого заслуживают эти люди».
После призыва, брошенного живым классиком и главным пролетарским писателем, одни писатели начали публично каяться в своем пренебрежительном отношении к эстраде, а другие вспомнили слова Владимира Маяковского из его «Послания пролетарским поэтам»:
Но даже те, кто каялся, не спешили творить для эстрады. Настоящим писателем (а какой писатель не считает себя «настоящим»?) не хотелось творить для эстрады. Мелко, суетно, непочетно… Да напиши ты хоть гениальную миниатюру, никаких наград за нее не получишь! Аплодисменты и те достанутся только исполнителю. К тому же всякий, кто снисходил для того, чтобы попробовать написать что-то для эстрады, обнаруживал, что в «мелком» жанре работать куда труднее, чем в крупном. Нужна лаконичная простота, филигранная четкость, умение точно попасть в цель… Недаром же Бальзак говорил, что роман написать легче, чем придумать остроумную шутку. А уж он-то понимал толк в обоих занятиях.
Но постепенно дело сдвинулось с мертвой точки, появились те, кто стал писать для эстрады. Точнее, те, кто писал для эстрады в двадцатые годы, вдохновились тем, что эстрада понемногу оживает, и начали писать для нее снова. Но все равно с текстами и с музыкой на малой сцене были проблемы…